Дыхание эсэсовца снова стало спокойным и ровным. И Жора опять легонько потянул сумку. В ту же секунду офицер спросил ясным, совсем не сонным голосом:
— Вер ист да?[1]
— Сумку! — сказал Жора от неожиданности. — Пусти сумку, гад!
Дальнейшее произошло молниеносно. Взгляд в сторону часового. Часовой, пока еще не спеша, направлялся к гамаку. Внезапно офицер рывком сел и торопливо зашарил у пояса. Жора изо всех сил рванул сумку и трижды выстрелил в упор, в черный провал рта.
— Ждем еще четверть часа, — сказал Вихман, когда стре́лки показали два. — Они вернутся.
Моряки молчали. Взрывы — один за другим два взрыва гранат, потом третий — прозвучали почти час назад. И сразу же бешеная стрельба.
— Еще пять минут, — сказал Вихман, глядя на неумолимые стрелки.
Пять минут прошло. Пять коротких и в то же время невыносимо долгих минут.
— Еще три, — упрямо сказал Вихман. — Еще три минуты.
Наконец, он поднялся.
— Больше ждать нельзя.
В ответ что-то зашуршало и из кустов послышался голос Жоры:
— И не надо, клянусь жабрами акулы!
Оба разведчика стояли радостные и возбужденные, и даже обычно невозмутимый Дементьев с трудом сдерживал дыхание.
— …Рванул сумку, — захлебываясь, рассказывал Грузинов, — из пистолета в упор — и за гранаты. Кормовая — огонь! Одна! Вторая! Подарок фюреру от партизана Жоры! Фрицы прямо взбесились. Мечутся, как тараканы на сковородке. Ну, я прихватил с гамака плащ, ставлю паруса и ходу. Сначала иду параллельным курсом, рядом с фрицами. Потом чувствую, нам не по пути, поворот фордевинд и жму на Колю. Добежал, а Коля из главного калибра как по ним шарахнет! Чтоб мне не видать Чер… — хотел закончить Жора свой рассказ, но вдруг осекся и замолчал.
— Ну, чего же ты? — спросил из темноты Полтора Ивана, тот самый Полтора Ивана, чьих насмешек Жора боялся больше всего на свете. На этот раз в его голосе не было и тени иронии, но Жора тихо и смущенно ответил:
— Да я ничего… Просто мне лес… ну все равно, что вам Черное море!..
Через час начнет светать, а от Вихмана никаких известий. Всю ночь никто не сомкнул глаз. Всю ночь командир соединения просидел, прислонившись спиной к дереву и сжимая ладонями виски. Кругом — тяжелое молчание. Молчит даже комиссар.
Близится неумолимый рассвет, а с рассветом…. Кто знает, что он принесет?
Очевидно, с рассветом первая волна двинется дальше, к огневым точкам на склонах Чатыр-Дага. А что потом — неизвестно.
Тупая боль надсадно ломит виски. Командир кулаками стискивает голову. Остается час до рассвета.
