В большой штабной машине тепло, но Марусю пробирает озноб. Она зябко ежится в своем ватном пальто, кутается в пуховый платок, тот, в котором ее не узнал Сережка, и старается глубже забиться в угол. Мощная машина, буксуя в снегу, пробирается вверх. Лысый нетерпеливо посматривает на часы:
— Шнель, шнель!
Шнель — это она знает. Немцы почему-то всегда спешат. Но сейчас она тоже торопится. Скорее бы фонтан!
После Перевала рассвело. Снегопад как-то сразу прекратился.
— Шнель! Шнель! — торопит лысый.
— Шнель! — шуршат шины на поворотах.
Машина ринулась вниз. Повороты идут один за другим. Отражаясь в зеленоватых стеклах кабины, шоссе ложится боком, встает на дыбы, падает навзничь. У Маруси закружилась голова, хотя раньше ее никогда не укачивало. Как-то она проезжала здесь с Сережкой в кузове грузовика. Так же дыбилась сумасшедшая дорога, и на одном из поворотов Маруся случайно коснулась щекой щеки Сережки. Они испугались и покраснели, а потом, когда машину снова тряхнуло, так уж и ехали — щека к щеке…
Маруся спускает стекло и высовывает голову навстречу ветру. Ветер забирается под пуховый платок. Скоро фонтан.
— Совсем укачало, — жалуется она лысому.
Лысый брезгливо отодвинулся.
Впереди мелькнул мрамор фонтана.
— Остановите машину, — попросила Маруся. — Я не могу больше ехать.
— Нет остановка! — проговорил плотный офицер.
— Мне очень плохо… я не могу, — с отчаяньем простонала Маруся.
— Фрейлейн может пересесть к шоферу. Там не укачивает. Лейтенант уступит фрейлейн место, — сухо, без единой интонации сказал лысый и что-то добавил по-немецки.
Машина остановилась. Лейтенант услужливо открыл дверцу:
— Битте, фрейлейн!
Маруся умоляюще посмотрела на отца.
— Садись, Маша, — как можно мягче сказал отец. — Впереди почти не укачивает.
— Меня укачало, мне плохо.
— Хватит ломать комедию! — неожиданно рассвирепел отец. — Сколько ездила — не укачивало.
— Я не сяду в машину, — тихо и отчетливо сказала Маруся. — Я не поеду.
— Проводник, усадите вашу фрейлейн, — металлическим голосом произнес лысый. — Мы опаздываем.
Отец вылез. Глаза его стали большими, темными и злыми. И Маруся с ужасом подумала, что вот такие у него, наверное, были глаза, когда он обухом топора добивал колхозных лошадей. Из пьяных рассказов отца Маруся теперь знала, за что он был осужден Советской властью.
И Маруся поняла — ей не уйти.
А из Алушты, если она и ускользнет от немцев, то не сможет опередить того человека, который почему-то называется ее отцом.
