Удар был в левый бок, под сердце. Такие удары вгоняют ребра в сердечную сумку и рвут легкое при неопытности принявшего удар, но Федор принял его как груз. Он взметнулся набок, сделал несколько волчковых оборотов и грохнулся на снег. Зарычал, чтоб скрыть боль, и медленно стал приподниматься на руки и сел на снегу. Лицо было окровавлено падением. Он наскреб рукою снега и стал жадно его глотать и снегом же растер себе лицо и голову, и только после этого он улыбнулся обступившим его друзьям.
- Федяга, ну как ты?
- Жив… - ответил Федор, - парень хороший боец… ну, да жив вот…
- Будет, что ль, ответ давать ваш-то? - крикнули бод-ровцы, - аль с копытьев долой?
- Буду! - сказал, поднимаясь на ноги, Федор Петрович. Теперь, упершись, словно вросши в землю, встал мордвин.
- Ну, прости, брательник, коль причина случится… Не я зачал - сам видел… - сказал Федор, подходя к противнику. Вытер наотмашь кровь с лица и приготовился ударить.
- Бью, брательник…
Раздался хляск, и тихо, непонятно медленно повалился на месте богатырь. Ни звука голоса и ни стона не издал свалившийся. Удар был височный, результатом его была смерть.
- Как же умер дедушка Федор, отчего умер? - допрашивал я бабушку Арину Игнатьевну.
- Смерть пришла, внучек, оттого и помер, - отвечала бабушка со своей манерой не отвечать сразу, а потом рассказала: - Подкатывало у него в левом боку, не от работы, ничто, а беспричинно… Сказывал покойный, что-де от мордвина у него памятка осталась… А уже чего не памятка - такой замятии ему наделал удалец опалихинский. Покаяние там церковное это уже само собою, а денег этих, что Федор перевозил в Опалиху - сиротам: без заставы всякой - от сердца ублажал потерпевших долю сиротскую. Говорили, я чаю по сплетенному делу, будто на вдове жениться хотел - Федор-то Петрович, да не судьбе так быть, значит - я подвернулась в жены-то…
Бабушка помолчала. Оправила под волосником гладко убранные волосы и продолжала дальше:
- Ну, вот, пришел Федор с работы, перед заговеньем Филипповым, сел на лавку, опустил головушку. Что, говорю, с тобой, Федор Петрович? А он: ох, говорит, Аринушка, плохо что-то мне… а руками голову поддерживает…
Собрала я поужинать. Похлебал он щец, да каши гречневой покушал и прилег на лавке.
Ты бы, мол, Федюша, на кровать расположился, коль недужится очень, а он рукой махнул: томит-де уж больно…
Я туда-сюда. Уложила ребятенок на полатях. Посуду прибираю за перегородкой вот этой. Думаю, приберу посуду да сбегаю на погребицу за капустным рассолом, а он, сердечный, как взноет: батюшки, Аринушка… Бегу, а Федор Петрович на ногах стоит, о стену опершись, а руками нутро разрывает… Я в обымку поддерживаю его… Сполз он на пол по стенке; бледный - лица нету, и мне уже в шепоте говорит: "Умираю, Аринушка… На тяжелую жизнь оставляю тебя с малыми…" Только его и было…
