Я работал с Клебером, он перепоручил мне опыты на животных, а сам занялся только синтезом. К зиме ему удалось получить соединение No 160 - много более активное, чем версамин. Он отдал мне его для испытаний. Дозы я давал небольшие; Реакция животных была неодинаковой: в поведении одних наблюдались лишь незначительные отклонения, которые исчезали буквально через два-Три дня. Но у других происходило, как бы это поточнее выразиться... полное извращение поведения: приятные и неприятные ощущения окончательно менялись местами. Все эти животные вскоре погибли. Никогда не забуду одну немецкую овчарку. Я любой ценой старался не дать ей погибнуть, а у нее было словно одно желание смерть. Она с дикой яростью кусала то лапы, то хвост, а когда ей надели намордник, стала грызть свой язык. Пришлось залепить ей рот сырой резиной, а кормить искусственно. Тогда она начала бегать по клетке и что есть силы биться о прутья. Вначале она билась о прутья головой и боком, потом обнаружила, что приятнее всего биться носом. При этом она повизгивала от удовольствия. Мы связали ей лапы и она целыми днями и ночами - на нее напала бессонница - мирно лежала в углу и радостно виляла хвостом. Ей был дан всего дециграмм версамина, но она уже не выздоровела. Клебер испытал на ней с десяток антиботов, которые, по его убеждению, нейтрализовали действие версамина, но это не помогло.
Дубовски умолк, затем негромко продолжал:
- Особенно я привязался к одному псу, дворняге. Ему мы тоже ввели дециграмм версамина, но не сразу, а дробно - маленькими дозами в течение месяца. Пес вел себя спокойно, и я ему даже давал свободно гулять по саду. Он прожил больше, чем немецкая овчарка, но в нем, бедняге, не осталось ничего от настоящей собаки. К мясу он даже не притрагивался. Рыл ногтями землю и глотал камешки. Особенно охотно он жрал овощной салат, сено, солому, газетную бумагу. Своих сородичей-самок он боялся, и ухаживал за курицами и кошками. Одной из кошек это совсем не понравилось, и она вцепилась в бедную дворнягу. А мой пес лежал на спине и радостно вилял хвостом. Не подоспей я, рассвирепевшая кошка выцарапала бы ему глаза. Чем жарче становилось, тем труднее было заставить его пить. При мне он делал вид, будто пьет, но я-то видел, что вода ему противна. Однажды он пробрался в лабораторию и там вылакал целую миску изотопного раствора. Он выл на солнце и лаял на луну. Словом, он превратился в своего антипода, в антисобаку. Заметьте, этот пес не стал таким бешеным, как овчарка. Знаете, он будто сознавал, прямо, как человек, понимал, что когда испытываешь жажду, нужно пить, и что собака должна есть мясо, а не сено. Но сдвиг, патология была уже слишком сильной, необратимой. Когда я стоял рядом, пес пытался все делать, как и полагается нормальной собаке. Он тоже погиб. Его неудержимо влекли к себе грохочущие трамваи. И вот однажды, когда я вывел его погулять, он порвал поводок, вырвался и, низко наклонив голову, ринулся к рельсам. Так он и погиб под колесами трамвая. А за несколько дней до этого я застал его, когда он лизал горячую печку. Завидев меня, пес весь сжался и поджал хвост. Он словно ждал, что я его накажу.
