Были у Игоря Петровича брат и сестра да старушка мать. Встречались редко, как-то недружелюбно. Сестра и брат — крепкие, ладные, отличные спортсмены. И то ли зависть к ним сделала Игоря Петровича отчужденным от них, от родного очага, то ли сочувственные, но невыносимые взгляды родных.
А сейчас вот затосковал по ним.
Брат мобилизован, а сестра с матерью эвакуировались. Куда?.. Игорь Петрович и сам
толком не знал. Письма не доходили. Что ж, кончится война — найдутся.
Только один раз, когда Сергушин шел к колодцу, встретил младшего брата. Тот был в армейской форме.
— Ну, как? — сухо спросил Игорь Петрович.
— Воюем!
— Кажется, довоюемся, — бежать будет некуда.
Брат неласково покосился:
— Да ты далеко и не убежишь!..
Бестактность брата вывела Игоря Петровича из равновесия.
Разошлись не попрощавшись.
Сергушин выжидал. Верилось: все уладится, врага отгонят и снова будет работа в сберкассе, все станет на свое место.
Он неподдался панике, не просил, не требовал, чтобы его эвакуировали как инвалида. Но и сам не проявил старания, — только ждал, ждал.
Однажды попросился в какой-то комитет, предложил свои услуги — еще в первые дни войны, но начальник осмотрел Сергушина с головы до ног, молча пожал плечами и упорно стал тереть переносицу.
Не дожидаясь ответа, Игорь Петрович резко повернулся и вышел. Он предугадал ответ: кому нужен Хромоножка?..
И вот эта встреча с братом. Может быть, последняя.
Игорь Петрович начинал чувствовать себя лишним, ненужным, униженным и даже презираемым.
Годы отчуждения сделали его циничным, напускно-равнодушным, и даже на службе про него говорили как-то неопределённо: бог его знает, что за человек? Какой-то скрытный, въедливый, палец в рот не клади. Может быть, кто и жалел его, да только вряд ли это могло служить утешением. Иным жалость что нож в сердце. Лучше уж пусть — Хромоножка!
А вот в душу к себе никого не пускал. Так и жил — один с собой, в себе. Короткое семейное его счастье так же внезапно оборвалось, как и ворвалось. Цветы — последнее живое, что он ощущал, лелеял как память быстро угасшего счастья.
Но и цветы пожухли от недостатка влаги, хотя и держались еще какими-то незримыми соками, как и сам Сергушин.
Жил Игорь Петрович на окраине, в небольшом домике, бомбежка не велась по таким неприметным целям, и домик с миниатюрным палисадником стоял на отшибе неопаленный, словно ему, как и хозяину, было не до войны.
А фашист все ближе и ближе.
Надо уходить.
Уколола память: «Далеко не убежишь!»
