Охране, по сути, и оружия столько иметь при себе необязательно. За все годы работы на этом маршруте не набиралось и десятка случаев, чтобы заключенных по той или иной причине приходилось выпускать наружу — разве что в плохую погоду, раскидывать снег. Сегодня же погода стояла отменная, и портиться она, похоже, не собиралась.
Однако устав есть устав, поэтому оба охранника имели при себе оружие. У Чо — короткоствольный револьвер 38-го калибра, у Гриффина — 45-го, автоматический; только не грубоватого вида армейский «джи ай», а симпатичная стрелковая модель; Гриффин успел втереться в сборную Управления по стрельбе из пистолета, вознамерившись участвовать в первенстве штата. Оружие у обоих находилось в полицейской кобуре; куда лучше, чем неуклюжая и неудобная ноша на портупее — ведь иной раз приходится часами сидеть, скрючившись в кабине. Между сиденьями было еще привинчено крепление, в котором — заряженная М-16, а также величайшее сокровище Гриффина, длиннющая «Уэзерби Магнум», тридцатка с оптическим прицелом, переходившая в их семье от отца к сыну вот уже третье поколение. На такое число заключенных оружия было, пожалуй, даже многовато. Зато если кто-то умудрится выбраться из-под обстрела этой вот пукалки-скорострелки (М-16 Гриффин искренне презирал; по его мнению, настоящей винтовки в армии со времен «Спрингфилд» образца 1903 года не было вообще), здоровенная «Уэзерби» накроет и прибьет так же верно, как то, что наступит Судный День. Дед Гриффина, шериф из Монтаны, с одинаковым успехом ходил с ней на человека и на медведя. «Длинная рука Закона», так он ее называл.
Нельзя сказать, чтобы кому-то из заключенных на этом маршруте удалось от Гриффина бежать — попыток, и тех не было, просто до службы в системе исправительных учреждений он служил на погранпосту у канадской границы, и вот там тяжелую «Уэзерби» приходилось пускать в ход множество раз. Ничто, кроме доподлинно полевой практики, не дает полной уверенности в надежности своей амуниции.
Ховик раздумывал над беседой, что была у них прошлым вечером со стариком. Не потому, что она каким-то образом перекликалась с теперешним его положением. Насчет последнего он все уже успел передумать, пока ехал: мысль о побеге лучше пока отставить на заднюю конфорку и подумать о чем-нибудь другом (с побегом, даст Бог, авось выгорит позднее).
Старик в тот вечер был разговорчивее, или это он, Ховик, прислушивался внимательнее, а может и то, и другое — оба будто чувствовали, что вот-вот расстанутся. Ховик тогда прямо-таки поражался собственной заинтересованности в разглагольствованиях старика. Дивило и то, насколько он поднаторел в понимании слов деда, даже мудреных. Видать, поумнел, сам того не ведая.
