Сволочь Кит прибыл не один. Сволочь Кит привез с собой Ханну, а Ханна, как обнаружилось, притащила сына Джека. Эта троица вылезла из машины Кита и решительно направилась к конторе Роджера.
Роджер открыл дверь и коротко бросил мне: «Быстро сюда!»
Так быстро, как только позволяли костыли, я поспешил за ним и встал у дальнего края его стола, там, где на спинке стула висел мой пиджак, который я повесил утром предшествующего дня. Целую вечность назад.
Кит, Ханна и Джек ввалились в дверь, лица у них были совершенно разъяренными. Мое присутствие подействовало на Кита, как красная тряпка на быка, а если бы Ханна видела собственную физиономию, то она вряд ли бы ей понравилась. Джек, юнец с отвислыми губами, как две капли воды походил на деда: он был отталкивающе красив и злобен.
Кит проговорил:
— Гарднер, уберите отсюда этого мерзавца! И вы уволены. Вы некомпетентны. Теперь я буду заниматься ипподромом, а вы можете убираться. А что до вас… — он с ненавистью воззрился на меня, — то ваши щенки не имели права находиться вблизи трибун, а если вы думаете подать на нас в суд за собственную глупость, за то, что дали взорвать себя, то лучше выбросьте это из головы…
А ведь я об этом и не подумал.
— Вы навели меня на мысль, — опрометчиво брякнул я.
Роджер сделал предупреждающее движение, чтобы я не распалялся и не раздувал стычки, но поздно. На собрании акционеров я уже видел, как быстро расходится у Кита злость, и теперь вспомнил, с каким самодовольством и благодушием тогда подумал, что против тридцатипятилетнего сына Мадлен он просто старая галоша и с ним ему никак не справиться.
С того момента кое-что изменилось. Теперь я не мог стоять, не опираясь на костыли. К тому же их было трое против одного.
Роджер чуть слышно выругался:
— Вот черт!
В том же тоне я пробормотал сквозь зубы:
— Выйдите отсюда.
— Нет.
— Да. Подумайте о работе.
Роджер никуда не вышел.
Кит пинком ноги захлопнул дверь в контору, и, несмотря на то, что он секунду-другую, казалось, стоял в нерешительности, Ханна не колебалась и не раздумывала. Для нее я был ненавистным символом всего того ожесточения, которое она вынашивала и растравляла на протяжении сорока лет. Кит, который должен был бы сглаживать и смягчать в ней чувство обиды с самого детства, несомненно, распалял его. Справиться со своей ненавистью было выше сил для Ханны. Кинжал в спину… я читал это в ее глазах.
Она приближалась ко мне тем же кошачьим шагом, какой я заметил у Ребекки, и всем своим весом вдавила меня в стену, стараясь в то же время вцепиться похожими на когти, острыми ногтями мне в лицо.
