Задохнется от любви, сломаются ребра, сплющатся легкие… Боже милосердный.
С большим трудом я поднял локти в знакомое положение и заговорил с двенадцатилетним сыном Аманды:
— Выползай оттуда, — я закашлялся. — Вылезай сюда, головой вперед.
— Папа… ты такой тяжелый.
— Давай, давай, — сказал я, — не можешь же ты пролежать так весь день. — Я имел в виду, что не знал, насколько у меня хватит сил продержаться в таком положении.
Я чувствовал себя Атлантом, только мир лежал не на моих плечах, а под ними.
Совершенно неуместно вокруг нас заиграли солнечные зайчики, в вышине засинело небо, которое виднелось сквозь дыру в крыше. Черный дым уходил через эту дыру и медленно рассеивался.
Тоби, извиваясь, понемногу продвигался вперед, и вот его лицо поравнялось с моим. У него были напуганные глаза, и, что совсем ему было не свойственно, он плакал.
Я поцеловал его в щеку, чего он обыкновенно не переносил. На этот раз он, казалось, не заметил этого и не стер поцелуй.
— Ничего, ничего, — сказал я. — Все кончилось. Оба мы целы. Единственно, что нам нужно, так это выбраться отсюда. Продолжай выползать. У тебя неплохо получается.
Он с трудом продвигался вперед, толкая перед собой кучку битого кирпича. Иногда он всхлипывал, но ни разу не пожаловался. Выбравшись из-под меня, он встал на коленки у моего плеча справа, задыхаясь и покашливая.
— Молодец, — похвалил я его. Я прижался грудью к полу, давая себе отдохнуть. Облегчения большого я не почувствовал, разве немного передохнули локти.
— Папа, у тебя идет кровь.
— Ничего.
Он еще несколько раз всхлипнул.
— Не плачь, — проговорил я.
— Тот человек, — произнес он, — лошадь выбила ему глаза.
Я потянулся рукой, чтобы дотронуться до него.
— Возьми меня за руку, — сказал я. Его пальчики скользнули в мою ладонь. — Послушай, — сказал я и немножко сжал его ладошку, — в жизни бывают жуткие вещи. Ты никогда в жизни не забудешь лицо этого человека. И еще ты будешь помнить, как мы были с тобой здесь, а вокруг нас — взорванные трибуны. В памяти людей хранятся такие страшные вещи, очень страшные. Если тебе захочется поговорить об этом человеке, я всегда тебя выслушаю.
Он с силой сжал мою руку и отпустил ее.
— Мы же не можем сидеть здесь вечно, — сказал он.
Несмотря на наше весьма печальное состояние, я не мог не улыбнуться.
— Очень вероятно, — заметил я, — что твои братья с полковником Гарднером обратят внимание, что с трибунами не все в порядке. Сюда придут.
— Я мог бы пойти и помахать им из разбитых окон, сказать им, где мы…
