На таинство крещения Бори крестный отец академик Яков Грот не придумал ничего лучше, как подарить младенцу свою книгу по скандинавской мифологии с автографом. Как выяснилось, подарок пророческий. Выросши, Борис имел самое прямое отношение к филологии. Отец-то, конечно, хотел, чтобы подарили книгу по математическому анализу.
Борис остался единственным ребенком в семье, принявшим на себя всю мощь родительской любви. Отец старался приучать сына к мужским занятиям — рыбная ловля, катание на лодке, решение уравнений и доказательство теорем. А мать с родственницами и гувернантками наряжала мальчика в девичью одежду, потчевала стихами Гете и Гейне, музыкой Бетховена. Поскольку у Александры Дмитриевны времени было больше, чем у мужа, Боря Бугаев вырос поэтом. Хотя и математике отдал должное.
Он был невысоким, подвижным мальчиком с большими не голубыми, а какими-то лазоревыми глазами. Не случайно один из первых стихотворных циклов Бугаев назвал «Золото в лазури». Передвигался по комнате порывисто, иногда натыкаясь на мебель, садился на краешек стула, всегда готовый вскочить, по улице не ходил, а летал. Не случайно его автобиографический роман о детстве назван «Котик Летаев». Таким он и остался на всю жизнь. Разве что со временем отрастил усы, потом сбрил, поседел, полысел, и лазурь поблекла.
Бугаев учился в модной частной гимназии Л. Поливанова и уже вовсю писал стихи. Увлекался звукописью и называл свои творения «симфониями». Или вот такой изысканной живописью:
Золотея, эфир просветится
и в восторге сгорит.
А над морем садится
ускользающий солнечный щит.
И на море от солнца
золотые дрожат языки.
Всюду отблеск червонца
среди всплесков тоски…
А дома он оставался маменькиным сынком, из которого отец все пытался сделать папенькиного. Боря, как на грех, был послушным, старался угодить обоим родителям, что порождало лишь душевные муки. Владислав Ходасевич писал: «Белый не раз говорил об автобиографичности „Котика Летаева“. Однако, вчитываясь в позднюю прозу Белого, мы без труда открываем, что и в „Петербурге“, и в „Котике Летаеве“, и в „Преступлении Николая Летаева“, и в „Крещеном китайце“, и в „Московском чудаке“, и в „Москве под ударом“ завязкою служит один и тот же семейный конфликт. Все это — варианты драмы, некогда разыгравшейся в семействе Бугаевых. Не только конфигурация действующих лиц, но и самые образы отца, матери и сына повторяются до мельчайших подробностей… Чем зрелее становился Белый, тем упорнее он возвращался к этим воспоминаниям детства, тем более значения они приобретали в его глазах». Фрейдизм в чистом виде — и к гадалке не ходи.
