Мегги взглянула на себя в зеркало в ванной комнате. Через мгновение она увидела ее, Маргарет. Она прищурилась, сделала гримасу — нет, все же это было ее собственное лицо. Она коснулась отраженного изображения на зеркальном стекле, бормоча:
— Я не похожа на нее. Мои волосы короче и намного темнее, у меня лицо другой формы, и я почти в два раза старше.
Выражение смущения на ее лице отразилось в зеркале, когда она осознала, что делает. Тогда, отвернувшись от зеркала, Мегги закрыла глаза, сжала кулаки и произнесла внутреннюю клятву: «Я не позволю навязчивым идеям овладевать мной, никогда. Нет больше Золотого барабана!»
Теперь она чувствовала себя лучше, заметно лучше. После этого можно по-настоящему проводить отпуск, получая удовольствие, давая себе настоящий отдых.
Каждый день после их первой встречи Джеми поджидал ее внизу. Ждал. С ее молчаливого согласия у них возник распорядок проведения времени: поскольку он не открывал зимой магазин до обеда, то и служил утренние часы в качестве экскурсовода по Роаноке Айленду для Мегги. Он показал ей музей на острове, корабль сэра Релая, на котором в гавань города приплывала Елизавета II, сады Елизаветы, где в летнее время ставили драму «Последняя колония». Он возил ее в Хагз Хенд, на гигантскую песчаную дюну Китти Хоук. На следующей неделе он намеревался свозить ее на все маяки Аутер Банкса и в странное, очаровательное место по имени Дак. Но Джеми ничего не сказал о Ванчезе, где жила его семья, и он, кажется, не собирался везти ее туда.
После обеда Мегги оставалась одна, но вечерами она встречала Джеми, когда он в шесть часов закрывал свой книжный магазин, и они шли куда-нибудь поужинать. После ужина они либо бродили пешком, либо катались на его или ее машине. Они гуляли по берегу, при лунном свете, если не было сильного ветра. Наиболее часто они заканчивали вечерние прогулки, возвращаясь в магазин Джеми, где разводили огонь в старинной печи, затем он доставал какую-нибудь особенную книгу и читал ей.
У Джеми был прекрасный голос чтеца, мягкий баритон, но без приторности, и наиболее часто он читал стихи. Он никогда не приглашал ее к себе домой; она даже не знала, где он живет, и хотя иногда удивлялась, но полагала, что так даже лучше. Он редко прикасался к ней, за исключением того, что во время прогулок держал иногда ее под руку, никогда не целовал ее. Но когда он читал ей, в его глазах ясно светилось возбуждение, а голос был подобен ласке.
