— Этот самый лучший! — сказал тоном знатока, продолжая жевать зубочистку, pater familias. — Мы всегда просим, чтобы нас посадили там, где гостей обслуживает он…
— Он такой мягкий, бедняжка, — согласилась с ним жена.
— Я не хочу! — сказала дочка. — Зачем ты в меня пихаешь?
— Настоящий джентльмен! — сказала женщина, доверительно нагнувшись к ней. — И все-таки, знаете, как подумаешь, что кто-то из них, этими самыми руками…
— Нет, нет… — рассуждал ее супруг, все больше утопая в стуле. — Этот наш до заключения точно не был официантом! Хотел бы я узнать, кем он был!
— Так чего ты его не спросишь? — пробормотала девочка с полным ртом.
— Не говори во время еды! — перебила ее мать. Она заткнула ей рот новой порцией салата.
Я могла бы рассказать вам, кем он был раньше, думала она, а слезы сами застучали по столу вместе с зеленым горошком. Я могла бы…
— Вам нехорошо? — спросила женщина подозрительно.
— Нет же, нет! — улыбнулась она сквозь слезы. — Это от лука!
Она показала на салат, в котором, к счастью, был крупно нарезанный лук. «На этот раз я выкрутилась, но теперь в самом деле надо быть начеку. Они наблюдают».
— Тебе что-нибудь нужно? — прошептала она ему чуть позже, улучив момент, пока муж и жена были заняты хныканьем своей наследницы.
Она устыдилась страха, что он попросит у нее револьвер или маникюрные ножницы.
— Нет, — сказал он. — Желаете еще чего-нибудь?
Она подумала секунду:
— Может быть, блинчики?
— С джемом, орехами, фламбированные или в винном соусе?
— С джемом.
— С джемом… — записал он в своем блокноте официанта.
Она рассматривала его с нежностью: у него не хватает одного зуба с левой стороны, и он немного похудел. Ему идет короткая стрижка. У него красивая форма головы. Она улыбнулась: со своим редким талантом жить он и это место превратил в свое владение, в котором чувствует себя не так неприятно, как она. У него снова есть необходимая ему публика, чьим восхищением он кормится! Она устыдилась ревности, которую чувствовала к простому заключенному, но она почти ненавидела эту его неистребимую способность из любого места и из любого положения, какими бы плохими они ни были, извлечь для себя выгоду.
А, хуже всего, несмотря на все, она поймала себя на том, что с наслаждением ест! Бессонная ночь в поезде и слишком долгий день, в течение которого она выкурила бесчисленное множество сигарет и выпила чашек десять черного кофе, сделали свое дело: она — о Господи! — она ужасно проголодалась. Она, та, что полчаса назад была уверена, что будет скулить, как собака, потерявшая хозяина, она, что жила, питаясь одним лишь страданием; присиленная его хитростью и нежно ловкими пальцами, обслуживавшими ее с искусством знатока — она ела! Резала мясо, подхватывала ножом и вилкой зеленый горошек, картошку, мелко нарезанную морковь, жадно глотала блинчики, наслаждаясь ощущением того, как куски пищи скользили к желудку и против ее собственной воли доставляли ей удовольствие; она заставляли ее перестать думать о боли, успокоиться и погрузиться в дремоту и почти забыть о том, где она находится и из-за чего вообще приехала в Замок… Вот что такое жизнь: мы будем есть, что бы ни происходило вокруг нас! Если мы голодны — мы будем принимать пищу, железы будут выделять какие-то свои неизвестные соки, мы будем переваривать свой последний ужин и тогда, когда будем лежать мертвые. Как все это унизительно, думала она, не переставая глотать пищу. И еще она подумала: какое же человек животное — а сказала:
