Донато взглянул на нее с недоумением и гневом. Словно искры пробежали между супругами, которые в эту минуту пребывали на грани любви и ненависти. Донато шагнул вперед и глухим, тяжелым голосом произнес:
— Обвиняешь меня в грехах, чтобы скрыть свои.
Марина вздрогнула как от удара и, подскочив к мужу, заколотила кулаками по его плечам и груди.
— Предатель, подлец, грязный распутник! — выкрикивала она сквозь злые слезы. — Я знаю, что ты спишь с Бандеккой, с этой трактирной девкой! Ненавижу тебя, ненавижу!..
Донато схватил ее за руки и, толкнув на кровать, приказал:
— Молчи, истеричка! Или ты хочешь, чтобы тебя услышали слуги?
Он сделал такой жест, словно собирался ее ударить, и Марина, сжавшись в комок, вскрикнула:
— Не смей меня трогать!
— Не трону... все-таки ты ждешь ребенка, — хмуро сказал Донато и сел на скамью, тяжело переводя дыхание. — Но, по правде говоря, тебя бы следовало проучить. Хотя бы потому, что ты втайне от меня встречалась с Нероне Одерико.
— Кто тебе сказал?.. — пробормотала она внезапно охрипшим голосом.
— Нероне и сказал. Он даже привел доказательства вашей очень близкой встречи. И доказательства неоспоримые. Я-то думал, что этот содомит по-прежнему не интересуется женщинами, но, выходит, он переменился...
Марина поняла, что все ее усилия скрыть правду от Донато оказались напрасны. Она уже в который раз подумала о том, что совершила ошибку, действуя столь отчаянно и неосмотрительно.
— Да, Нероне был здесь! — Она тряхнула головой, с вызовом взглянув на Донато. — Но он приходил лишь затем, чтобы запугать меня и потребовать денег! Он разорвал на мне рубашку, забрал украшение, но не более того!
— Он был здесь, в этой спальне? — Донато наклонился к Марине. — И ты не позвала на помощь, никому ничего не сказала?
— Да, потому что он связал меня! Но после его ухода мне самой удалось высвободиться. Я никому ничего не сказала, чтобы не предать дело огласке, чтобы не было сплетен!
— Ты думаешь, я поверю, что все так и было?!
— Я клянусь! Могу побожиться!
Марина кинулась к иконе в углу комнаты, стала на колени и три раза перекрестилась. Донато, зная искренность ее веры, почувствовал одновременно и радость, и смущение. Он уже почти не сомневался, что жена ему не изменяла, но вместе с тем теперь не было никакого оправдания его собственному проступку, совершенному в пылу безумной ревности.
Марина поднялась с колен и, остановившись перед Донато, требовательно спросила:
