Марина промолчала, а монах принялся шептать молитвы и креститься, при этом глаза его беспрестанно бегали по сторонам. Молодая женщина обратила внимание, что лицо у монаха жесткое и обветренное, словно он и вправду провел долгое время в дороге. Едва дождавшись, когда он закончит молитву, она велела Агафье выдать страннику десять аспров[4] и накормить. Монах взял деньги и тут же спросил:
— А где хозяин этого дома? Я хотел бы благословить и его.
— Моего мужа сейчас нет в имении, он уехал в Кафу по делам службы, — сухо ответила Марина. — Угодно ли вам пройти в столовую и поесть?
— Нет, дочь моя, я пока не голоден. Но пусть служанка даст мне в дорогу хлеба и сыра.
Марина со вздохом облегчения рассталась с неприятным ей гостем, а он напоследок пробуравил ее цепким взглядом своих маленьких, но выразительных глаз.
Лишь после его ухода она подумала о том, что даже не спросила имени пришельца. Впрочем, это ее совершенно не интересовало. А еще ей вдруг вспомнилось, что Донато рассказывал о булле папы Урбана VI, в которой предписывалось «Магистру ордена доминиканцев назначить специального инквизитора для Руси и Валахии, дабы “искоренять заблуждения”». Марине пришло в голову, что, возможно, этот пришлый монах-доминиканец — один из тех, кого прислали в дальние земли, чтобы переманивать православных в латинскую веру. Она также вспомнила, что отец Панкратий и отец Меркурий, кафинские священники греческого обряда, говорили, что латинянам удалось склонить на свою сторону литовского князя Ягайло и он принял католичество, объединив Литву с Польшей[5]. Ради этого юную польскую королеву Ядвигу заставили стать невестой Ягайло, хотя всем было известно, что она любит своего прежнего жениха — молодого красавца Вильгельма Австрийского.
Марину не слишком занимали тонкости религиозных интересов, и она вскоре перестала думать о странствующем монахе, но неприятный осадок на душе все-таки остался.
Отогнав это темное облачко, она снова улыбнулась и шутливо погрозила пальцем Примавере, продолжавшей дразнить братишку, который уже насупился, готовясь удариться в плач.
И в этот момент Марина вдруг обнаружила, что не она одна наблюдает за игрой малышей: возле садовой ограцы стояла женщина и пристально смотрела на Примаверу и Романа. Темный плащ с накинутым на голову капюшоном и посох в руке делал ее похожей на паломницу, и Марина с невольной досадой подумала: «Что за нашествие в наш дом? Вчера — монах, сегодня — эта странница». Но тут женщина откинула капюшон на плечи, и Марина, вглядевшись в ее лицо, воскликнула:
