Пришла осень. Дядя Гриша собрался уезжать в гимназию. Последние дни перед отъездом он ходил притихший, задумчивый и почти ни с кем не говорил. Даже спорить с отцом перестал. И газеты читал один. Возьмет газеты, уйдет в сад и там читает в всё бывало хмурится и глазами поводит, будто боится, что кто-нибудь его мысли узнает.
Прошло с неделю, как уехал дядя Гриша, и вдруг отец получает письмо. Помню, входит к вам в комнату, и лицо у него растерянное.
— Ну, вот, — говорит, — так я и знал!
— А что такое? — встревожилась мать.
— Гришка-то поступил в летчики!..
Года через полтора он опять появился у нас. В отпуск приехал с фронта. Вместо серенькой формы гимназиста на нем была новенькая красивая форма военного летчика. На груди позвякивали ордена. Про него творили, что он очень отличился на войне.
Когда он выходил из дому и шел по улицам, тонкий, подтянутый и очень красивый, то изо всех окон высовывались головы любопытных горожан, и десятки глаз смотрели на дядю Гришу, словно он был какое-то «чудо-юдо», а не просто человек.
— Летчик… — шептали ему вслед.
А он шел не оглядываясь, спокойный, сверкая на солнце своими орденами и ярко начищенными крагами.
Как я ему завидовал!
И старался подражать ему во всем: в походке, в голосе. Учился так же прищуривать глаза, как делал он. Пробовал даже сделать себе из картонки краги, а из оловянной бумаги — ордена…
Одно только мне непонятно было: как же дядя Гриша летает? Я ведь никогда еще не видел аэроплана, а по рисункам и рассказам старших он мне представлялся чем-то вроде велосипеда с крылышками.
Дядя Гриша теперь не купался и не бегал взапуски. Должно быть, стыдно было. Он считал себя совсем взрослым. А мы, мальчишки, робкой стайкой ходили вслед за ним по улицам в наблюдали издалека, разинув рты, как галчата, за каждым его движением.
А он нас даже не замечал. Иногда, посвистывая, оглядывал небо, и нам тогда казалось: свистни он погромче, и к нему сверху, как в сказке, прыгнет «сивка-бурка, вещая каурка» — аэроплан. Дядя Гриша сядет на него и полетит бить немцев. И будет вот так же посвистывать. Ужас, какой храбрый!..
По вечерам отец попрежнему читал вслух газету, а дядя Гриша слушал и хмурился. Или смотрел прищуренными глазами куда-то вдаль; и мне тогда казалось: когда дядя Гриша на фронте, то нашим никогда не попадет от немцев.
Очень я его любил!
На улице мы играли в «войну». Тоже воевали. Партия на партию. Одни были «немцами», а другие — «нашими». Немцами быть никому не хотелось. Поэтому, чтобы не обидно было, приходилось чередоваться: сегодня одни были «немцами», а завтра — другие. А я всегда играл в «дядю Гришу» и всегда «бил немцев». Крепко им от меня доставалось!
