Переднее - свернувшееся в "восьмерку" - колесо терлось шиною о вилку, издавая тоскливый звук "ша-шо, ша-шо". "За что?" - вдруг высеклось, как искра, в его мозгу. Он посмотрел на часы, будто ища там ответа, и понял, что их нет. И тут глаза его прояснились окончательно, промытые нежданно брызнувшими слезами. "За что? За что?" - колотилась в его голове недооформленная мысль.
Кого он спрашивал? Роптал ли на судьбу? Взывал ли к Богу? Но эта мысль его толкала всю дорогу, мгновенно приливая со слезой. Не сознавая как, дошел домой, умыл лицо и сел за стол, смотря перед собой. В шкафу настенном за спиной стояла водка. Достав ее и вспомнив о селедке, что в холодильнике томилась с выходных, он потянулся к дверце и... затих. В нелепой позе дрогнувшей рукой нащупал он в карманах брюк своих шары ирисов. Выпутав из них, он разложил их на столе. Стакан налив, он, придержав дыхание, глотнул, секунду ждал, потом осел на стул. Когда прожгло, он луковицу взял, куснул зубами вялый бок и зажевал.
Ирисов корень пресен был на вкус, но терпковат чуток. Смородиновый куст, что одиноко рос под кухонным окном, глядел на Мишку. Деревянный дом, когда-то крытый кровельным листом железным, все грозил перстом печной трубы бесчувственному небу. Луна уже стояла в облаках, глядела вслед утопнувшему солнцу, чей свет еще вливался по оконцам, но гас и чах. А за окном впотьмах метался Мишка с корнем ириса в руках.
И водка уже допита была, и темь уже пласталась у стола, а не брала хмельная сила, не брала. И было ему муторно и горько. И горечь водки подливала к горлу, не растекаясь нутряным теплом. В передней шел к кровати, а потом бежал на кухню. Страх стоял колом, но страх не смерти - ужаса и чуда. Откуда это выросло, откуда? И будто грудь разорвало при том...
В конце концов он за перегородкой, что в их передней отделяла спальню, сморенный то ли страхом, то ли водкой уснул. Иль это так ему казалось? Но вдруг как от толчка он пробудился, и сила страшная в него влилась. В окно глядел огромный желтый глаз Луны. Он, не перекрестясь, смотрел и видел: там свилось клубком все, что разрозненно чернело на Луне, и стало черным и недремлющим зрачком - и придавило Мишку на Земле. Он, задыхаясь, глаз не закрывал, но видел ли то, что творилось, или знал о том каким-то потайным чутьем, неведомо. Пылающим пятном зрачок кипел: и брызгал чернотой, и разрастался черною дырой. И наконец все двинулось кругом. Пол на мгновенье оказался потолком - и Мишка выпал наверх, а потом вновь оказался на кровати. Лег ничком. Но все уже летело кверху дном - Земля и Небо, и меж ними дом, в котором прозревает человек, давно уже лежащий вниз лицом.
