"Ну, анекдот ваш хорош; а по какому же вы ко мне делу?"
"По вашему-с".
"По моему-у-у?"
"Точно так-с".
"Да у меня никаких делов нет-с".
"Теперь будет-с".
"Уж не с Сафроновым ли?"
"С ним и есть-с".
"Он никакого права не имеет, ему забор сказано стоять - он и стоит".
"Стоит-с".
"А про ворота ничего не сказано".
"Ни слова не сказано-с, а дело все-таки будет-с. Он приходил ко мне и говорит: "Бумагу подам".
"Пусть подает".
"И я говорю: "Подавай, а про ворота у тебя в контракте ничего не сказано".
"Вот и оно!"
"Да-с, а он все-таки говорит... вы извините, если я скажу, что он говорил?"
"Извиняю".
"Я, говорит, хоть и все потеряю..."
"Да он уже и потерял, его работа никуда не годится, его паровики свистят".
"Свистят-с".
"Ему теперь шабаш работать".
"Шабаш, и я ему говорю: "Твоей фабрикации шабаш, и никто тебе ничего не поможет, - в ворота ничего ни провесть, ни вывезть нельзя". А он говорит: "Я вживе дышать не останусь, чтобы я этакому ферфлюхтеру [проклятому (нем.)] немцу уступил".
Пекторалис наморщил брови и покраснел.
"Неужто это он так и говорил?"
"Смею ли я вам солгать? истинно так и говорил-с: ферфлюхтер, говорит, вы и еще какой ферфлюхтер, и при многих, многих свидетелях, почитай что при всем купечестве, потому что этот разговор на благородной половине в трактире шел, где все чай пили".
"Вот именно негодяй!"
"Именно негодяй-с. Я его было остановил, - говорю: "Василий Сафроныч, ты бы, брат, о немецкой нации поосторожнее, потому из них у нас часто большие люди бывают", - а он на это еще пуще взбеленился и такое понес, что даже вся публика, свои чаи и сахары забывши, только слушать стала, и все с одобрением".
"Что же именно он говорил?"
"Это, говорит, новшество, а я по старине верю: а в старину, говорит, в книгах от паря Алексея Михайловича писано (*18), что когда-де учали еще на Москву приходить немцы, то велено-де было их, таких-сяких, туда и сюда не сажать, а держать в одной слободе и писать по черной сотне".
"Гм! это разве был такой указ?"
"Вспоминают в иных книгах, что был-с".
"Это совсем не хороший указ".
"И я говорю, не хорошо-с, а особенно: к чему о том через столько прошлых лет вспоминать-с, да еще при большой публике и в народном месте, каковы есть трактирные залы на благородной половине, где всякий разговор идет и всегда есть склонность в уме к политике".
"Подлец!"
"Конечно, нечестный человек, и я ему на это так и сказал".
"Так и сказали?"
"Так и сказал-с; но только как от моих этих слов у нас между собою горячка вышла, и дошло дело до ругани, а потом дошло и больше".
