"Да что же вы, - говорит, - спорите, когда эта дама сама про себя даже рассказывала? Она шесть лет уж не живет с мужем, и всякий раз как пойду, говорит, так пятьдесят рублей".
"Врет, - говорю, - тебе твоя знакомая дама".
"Нет, - говорит, - не врет".
"Врет, врет, - говорю, - и врет. Ни в жизнь этому не поверю, чтобы мужчина женщине пятьдесят рублей даром дал".
"А я, - говорит, - утверждаю вас, что это правда".
"Да ты что ж, сама, что ли, - говорю, - ходила?"
А она краснеет, краснеет, глаз куда деть не знает.
"Да вы, - говорит, - что. Домна Платоновна, думаете? Вы, пожалуйста, ничего такого не думайте! Ему восемьдесят лет. К нему много дам ходят, и он ничего от них не требует".
"Что ж, - говорю, - он красотою, что ли, только вашею освещается?"
"Вашею? Почему же это, - говорит, - вы опять так утверждаете, что как будто и я там была?" А сама так, как розан, и закраснелась.
"Чего ж, - говорю, - не утверждать? разве не видно, что была?"
"Ну так что ж такое, что была? Да, была".
"Что ж, очень, - говорю, - твоему счастию рада, что побывала в хорошем доме".
"Ничего, - говорит, - там нехорошего нет. Я очень просто зашла, говорит, - к этой даме, что с ним знакома, и рассказала ей свои обстоятельства... Она, разумеется, мне сначала сейчас те же предложения, что и все делают... Я не захотела; ну, она и говорит: "Ну так вот, не хотите ли к одному греку богатому сходить? Он ничего не требует и очень много хорошеньким женщинам помогает. Я вам, - говорит, - адрес дам. У него дочь на фортепиано учится, так вы будто как учительница придете, но к нему самому ступайте, и ничего, - говорит, - вас стеснять не будет, а деньги получите". Он, понимаете, Домна Платоновна, он уже очень старый-престарый".
"Ничего, - говорю, - не понимаю".
Она, вижу, на мою недогадливость сердится. Ну, а я уж где там не догадываюсь: я все отлично это понимаю, к чему оно клонит, а только хочу ее стыдом-то этим помучить, чтоб совесть-то ее взяла хоть немножко.
"Ну как, - говорит, - не понимаете?"
"Да так, - говорю, - очень просто не понимаю, да и понимать не хочу".
"Отчего это так?"
"А оттого, - говорю, - что это отврат и противность, тьпфу!" Стыжу ее; а она, смотрю, морг-морг и кидается ко мне на плечи, и целует, и плачучи говорит: "А с чем же я все-таки поеду?"
"Как с чем, мол, поедешь? А с теми деньгами-то, что он тебе дал".
"Да он мне всего, - говорит, - десять рублей дал".
"Отчего так, - говорю, - десять? Как это - всем пятьдесят, а тебе всего десять!"
