- Как же это показывают?
- Где бог-то?
- Да.
- А поставят человека к двери лицом да сзади дадут хорошенько по затылку шлык, а он тогда должен в подворотню шмыг.
- И это по-вашему значит показать человеку "где бог"?
- Да. Вон пошёл, вот и всё!
- Так, значит, и ему показали "где бог"?
- Ну, уж как-никак, а показали "где бог" и всё тут.
- Что же: он его увидит, и... пожалуй, будет рад, что его прогнали.
- Ну, уж это пусть его радуется как ему нравится: нам его жалеть нечего.
Мне было очень жалко Ивана Яковлевича, а сын француза Люи, маленький Альвин, ещё более о нём разжалобился. Он пришёл к нам в комнату весь в слезах и стал звать меня, чтобы вместе убежать через крестьянские коноплянники за околицу и там спрятаться в коноплях, пока повезут Ивана Яковлевича на подводе, и мы подводу остановим и с ним простимся. Мы так и сделали, - побежали и спрятались, но подвода очень долго не ехала. Оказалось, что Иван Яковлевич пожалел мужика, который был наряжен его везти, и уволил его от этой повинности, а сам пошёл пешком. На нём был его зелёный фрак и серая мантилия из казинета, а в руках у него мотался очень маленький свёрток с бельём и синий тиковый зонтик. Коза шёл не только спокойно, но как бы торжественно, а лицо его было даже весело и выражало удовольствие. Увидав нас, он остановился и воскликнул:
- Прекрасно, дети! Прекрасно! О, сколько для меня есть радости в одну эту минуту! - и он раскрыл для объятий руки, а на глазах его заблистали слёзы.
Мы бросились к нему и тоже заплакали, повторяя: "Простите нас, простите!" А в чём мы просили прощения - мы и сами того не могли определить, но он помог нам понять и сказал:
- Вы дурно сделали, что не берегли свою свободу и позволили себе клясться: поклявшись, вы уже перестали быть свободны, вы стали невольниками вашей клятвы... Да; вы уже не имели свободы говорить правду и вот через это бедного мальчика сочли вором и высекли. Могло быть, что его на всю жизнь могли считать вором и... может быть, он тогда бы и сделался вором. Надо было это разорить... И я разорил... Надо было бунтовать, и я бунтовал... (Иван Яковлевич стал горячиться.) Я иначе не мог... во мне дух взбунтовался... проснулся к жизни дух... свободный дух от всякой клятвы... и я пошёл... я говорил... я стёр... я опроверг клятву... не должно клясться... Без клятвы будь правдив... Вот что нужно... нигде и ни перед кем не лги... не лги ни словом, ни лицом... Не бойся никого!.. Что писано в прописи, чтобы кого-то бояться, - это всё вздор есть! Иисус Христос больше значит, чем пропись... О, я думаю, что он больше значит! Как вы думаете, кто больше?
