— Напугал, — сквозь усмешку процедила Айна. — Если среди мужчин не осталось воинов, значит, настало время женщинам защищать свой дом.
— Так иди и защищай, а не сиди дома! — крикнул Танаха.
— За меня воюет мой сын.
— Воюют солдаты. С другими солдатами. А твой трусливый выродок воюет с детьми. Он вчера взорвал школьников. Это не война. Это обычное убийство.
— Айна, — снова вмешался Милан, — где Иньяки?
— Не он начал эту войну. Где ты был со своим законом, когда имлины убили его отца?
— Его убили те школьники, которых вчера взорвал Иньяки? Или ты хочешь, чтобы ночью пришли имлины, убили тебя, сожгли твой дом, а заодно и перебили твоих соседей — потому что вчера ашаты убили школьников?
— Умереть во имя священной цели — счастье.
— О каких целях ты говоришь? — спросил Танаха. — Соседскому парнишке два года. Он еще и разговаривать толком не умеет. Ему абсолютно безразличны твои убеждения. Он даже не понимает, что это такое. Ваш Мбобо — сумасшедший. Ему плевать на веру. Ему нужна кровь. И щедрые пожертвования на священную войну. Что-то я не слышал, что он был в Пешковеце, когда мы после его проповедей пошли штурмом на мэрию. Когда ашаты гибли сотнями, он к Парижу подлетал.
Айна молчала. Жаль. Был шанс, а теперь его нет.
— Хорошо, — сказал Милан. — Мы уходим. Если хочешь спасти Иньяки, передай ему, чтобы он прекратил убивать и уехал из страны.
Айна посмотрела на Милана.
— Я не собираюсь спасать его шкуру, хоть он и ашат, как ия, — сказал лейтенант. — Я хочу, чтобы он перестал убивать.
Милан вышел из комнаты, Танаха шел следом, но у самой двери он обернулся и сказал Айне:
— В том, что ты воспитала труса и мерзавца, моей вины нет. Иньяки — не воин за веру. Он маньяк. Ты знаешь, где он. И ты передашь ему мои слова. Если я найду его первым, пусть не надеется остаться живым.
Айна ничего не ответила. Для нее Иньяки был воином.
Сев за руль, Танаха запустил двигатель, и полицейский джип покатился по пустынной ашатской улице.
— Зря ты это сказал, — заметил Милан. — Для нее он сын. Плоть от плоти. Плохой или хороший.
— Надоело, — ответил Танаха. — Шесть месяцев безумия. Спроси любого, за что он убивает и сам готов умереть, — никто не ответит: за гражданские права или за веру. Каждый скажет, что мстит за смерть. Друга, сестры, соседей или просто хорошего человека. Это никогда не закончится. Всегда кто-то останется неотомщенным.
— Тяжело жить с сознанием того, что человек, убивший твоего брата, не получил по заслугам.
