Ширвинский не спускал с нее глаз. Он тоже казался совсем трезвым.
Варя печально шептала ей на ухо:
— Ах, зачем ты привела меня сюда? Зачем сказала, что он будет тут? Разве мне весело? Разве я нужна вам? Я уйду отсюда!
Но Ольга удерживала ее.
— Нет, нет, останься с нами. Это ничего, это пройдет!.. Тебе нужно жить, ведь ты такая хорошенькая. Не будь дурочкой.
XXIII
Варя, больная, лежала на кровати, с распущенными каштановыми волосами, с синими глазами, теперь ввалившимися, с пожелтевшим маленьким лицом. Ольга сидела над нею. Она привезла подругу к себе, потому что знала нищету и грязь ее отчего дома. Аркадий, проведав о случившемся, рвал на себе волосы.
— Черт тебя дернул везти ее к нам.
Ольга спокойно и сухо ответила:
— Если тебе это не нравится, можешь уезжать отсюда.
И он уехал опять в деревню. Отец махнул на все рукой, целыми днями играя в карты, а мать лежала у себя в спальне, тоже больная. У нее снова начали пухнуть ноги. От невыносимой боли по ночам она кричала без памяти.
Ольга пробовала согревать своим дыханием и растираниями ее оледеневшие члены.
Иногда ей казалось, что мать умерла,— так холодно было ее тело и так слабо билось сердце. Тогда она плакала холодными скупыми слезами усталости, тупого отчаяния. Все желания умирали в ней, все казалось до ужаса омерзительным.
Она останавливалась в темном коридоре между двумя комнатами, где ее ждали две больные; прятала лицо в старые платья, которые висели там; закусывала нижнюю губу и, закрыв пальцами уши, силилась забыться, отрешиться от ощущений бытия.
— Ты опять задумалась, Оля,— прошептала Варя.
— Нет, нет, милая, это я так…
Подруги перечитывали старенький гимназический альбом в зеленом бархатном переплете — забавное воспоминание о первом классе, когда у всех были такие альбомы.
— Вот слушай:
Оля — золото с фанатом,
Оля — жемчуг с бирюзой,
Оля дышит ароматом,
Оля — ангел милый мой.
От твоей школьной подруги Л.
— Какова Ленка!
— А вот еще:
Ты просишь, чтоб я тебе
В альбом писала.
Но для чего оно?
Альбом ты скоро бросишь
И будет все равно.
Варя смеялась тихим, слабым, умиротворенным смехом. Ольга улыбалась.
— Послушай, Варя, скажи мне, отчего ты это сделала?
Смех замер на губах больной. Тревожные глаза остановились на строгих глазах подруги.
— Ах, мне было так тяжело!
— Ну?
Ольгины глаза пытали, допрашивали.
— Я чувствовала, что не могу жить без них двух, а нужно было бросить или одного или другого. Я не умею так, как ты — никого не любить, и так, как Маня — наслаждаться любовью… И потом, я много выпила тогда, мне было очень плохо, а пение сводило меня с ума. И вот, когда я осталась одна, я выпила серной кислоты, что ставят между окон зимой и которую несколько дней уже носила с собою, но боль стала адская, я начала искать графин в темноте… горло горело, как в огне… когда наконец я нашла воду и сделала глоток, боль сделалась нестерпимой и я закричала…
