Я вышла и опустила письмо в почтовый ящик. Потом приняла хинин. Было около трех часов. Когда я снова легла, мне стало так плохо, что было уже все равно, придет он или нет.
Это Англия, и я нахожусь в прекрасной чистой английской комнате, где нет ни пылинки под кроватью.
Стемнело, но я не могла подняться, чтобы зажечь газ. Я ощущала на ногах пудовые гири и не могла пошевелиться. На родине в те дни, когда у меня случалась лихорадка, жалюзи держали опущенными, но солнечный свет проникал сквозь щели и полосками лежал на полу. Стены в комнате были некрашеными. На деревянных панелях были неровности, сучки, и на одном из них сидел таракан и медленно водил усами. Я не могла пошевелиться. Просто лежала и смотрела на него. Я думала:
«Если он перелетит на кровать, а потом на мое лицо, я сойду с ума. Неужели он собирается взлететь?» Компресс у меня на лбу стал горячим.
Потом в комнату вошла Франсина, увидела таракана, сняла тюфлю и убила его. Она сменила горячий компресс на ледяной и стала обмахивать меня пальмовым листом. А потом был вечер за окном и голоса людей, идущих по улице, — безнадежный звук голосов, тонких и унылых. И жар, вдавливающий тебя в постель, как чья-то тяжелая рука. Мне захотелось вернуться туда. Там была Франсина, и я смотрела на ее руку, махавшую пальмовым опахалом вверх-вниз, и на бусинки испарины на ее коже. Быть черным тепло и весело, быть белым — холодно и уныло. Она любила напевать:
Прощай, малютка Тинки,
И пиво, и сардинки,
Беспечные года
Промчались навсегда.
Это была единственная английская песенка, которую она знала.
Стоя на палубе парохода, я оглянулась и увидела огни города, качающиеся вверх и вниз. Только тогда я впервые по-настоящему поняла, что уезжаю. Дядя Бо сказал ну вот ты и уезжаешь и я отвернулась чтобы никто не видел моих слез — они текли по лицу и падали в море, как капли дождя — прощай, малютка Тинки — и далекие огни города, качающиеся вверх и вниз…
Он стоял на пороге. Я видела его силуэт в проеме двери.
— Который час? — спросила я.
Он сказал:
— Половина шестого. Я отправился сюда сразу же, как получил ваше письмо.
Он подошел к кровати и потрогал ладонью мою руку. Он сказал:
— Да вы просто горите. Вы действительно больны.
— Похоже, что так, — боль в горле мешала говорить.
Он вынул из кармана коробок спичек и зажег газ.
— Господи, тут не очень-то весело.
— Они все такие, эти комнаты, — сказала я.
Купленное мною нижнее белье свешивалось со спинки стула.
