— Ах, оставьте вы меня в покое! — вдруг с нервными слезами закричала Франк. — Ничего я не писала, и синего карандаша у меня нет. Я уверена, что эта надпись вас и не касается, мало ли у нас Маш!
И Франк, круто повернувшись, ушла в свой класс, за ней побежала Вихорева; любопытные, выслушав историю, помчались рассказывать ее в свои классы, дамы разошлись, убежденные, что виновная найдена, и Миндер покатилась снова в нижний этаж, на этот раз жаловаться Maman. В пересказе Миндер у Maman сложилось впечатление, что Франк сделала дерзость намеренно, с необыкновенной грубостью. Виновность Вихоревой как-то вдруг отпала, и всем стало очевидно, что виновата одна Франк.
Влетев в класс, возбужденные и рассерженные девочки, не обращая внимания на m-lle Билле, старавшуюся призвать их к порядку, немедленно собрались в кружок и стали обсуждать происшествие.
Франк, размахивая руками, горячо защищалась и обвиняла; пеклеванник… кошка… патока… Миндер — все смешалось. Она опомнилась только тогда, когда маленькая Иванова, не понявшая ни слова из ее рассказа, спросила:
— Почему же ты не созналась, что написала?
Этот же вопрос Франк прочла и в глазах остальных. Очевидно, девочки были уверены, что писала именно она, никто не понимал только, зачем всегда откровенная и смелая девочка теперь упорно отпиралась.
— Ну не все ли тебе равно, — убеждала ее Екимова, — ведь все равно тебе не пройдет даром. Солдата за патокой посылала, к Салоповой бегала, Миндер, Черкасовой, Иверсен нагрубила, созналась бы — и дело с концом.
— Да ведь я же этого не писала! — кричала Франк, вся красная. — Что вы ко мне все пристали? У меня и карандаша нет, спросите Вихореву!
— Вихорева, у Франк есть синий карандаш? — закричала с дальней парты Чиркова.
— Я почем знаю ее карандаши! — огрызнулась Вихорева.
— Конечно, есть! — закричала Евграфова. — Помнишь, Франк, ты мне раз им воду растушевывала.
— Так ведь этот карандаш, — Франк бросилась к своей парте, открыла ее, порылась и достала кусочек толстого синего карандаша, — вот он, в парте!
— Да ты, может, сейчас его туда и положила, — захохотала Чиркова.
— Я? Подбросила? — голос Франк упал.
Все случившееся начало принимать в ее глазах очертания какого-то кошмара.
— Да ведь я была с Вихоревой, спросите ее.
— Вихорева, что ты делала у дверей?
— Я? Подглядывала в скважину, а потом шипела.
— Ну, скажи, если бы Франк хотела, успела бы она написать на дверях два слова: «Машка дура»? Конечно, успела бы!
