Русалочка и Лосева, кроткая веселая девочка, не участвовавшая никогда ни в каких «классных историях», без всякой музыки с увлечением отплясывали вальс в три темпа. В узком пространстве между запасными шкафами и партами у них собралась своя публика, хохотавшая каждый раз, когда учившаяся танцевать пара натыкалась на шкафы, на парты и на публику.
Чернушка, оглядев класс и увидев танцующую Лосеву, смутилась еще более, робко подошла к Нот и шепотом повторила ей сказанное Яковом. Нот бросила свой роман, засуетилась, замигала выцветшими глазками, зачем-то развязала и потом снова туго завязала концы кружевного fichu[112], скрывавшего ее тщедушную косичку, и наконец проговорила тоненьким дискантом:
— М-lle Лосева!
— Лосева! Лосева! Женя Лосева! — подхватило двадцать голосов, как бы обрадовавшихся, что нашлась причина пошуметь.
Танцевавшая пара разомкнулась, в три прыжка перед кафедрой очутилась девочка лет семнадцати, кругленькая, плотная, с густой каштановой косой, с маленьким, вздернутым носиком, с лучистыми голубыми глазами.
— Me voilà![113] — крикнула она, и несколько девочек, сидевших на передних партах, крикнули вместе с нею:
— La voilà![114]
Француженка сошла с кафедры и колеблющимися шагами взволнованной утки направилась к девочке. Дрожащими руками она поправила ее пелеринку, съехавшую набок.
— Ma chère enfant[115], — начала она по-французски, путаясь и заикаясь, — вот папа приехал к Maman… ваша maman… ваша добрая maman…
Девочка вдруг прониклась каким-то страшным предчувствием, она рванулась так, что Нот, державшая ее за плечи, чуть не упала носом вперед.
— Что с мамой? Зачем приехал папа?
Несколько девочек повскакали с мест и окружили кафедру.
В старший класс вошла дежурившая у Maman пепиньерка.
— Maman удивляется, отчего не идет Лосева? — сказала она, обращаясь с легким реверансом к Нот.
— Скорей, скорей, Лосева, — заторопила Нот.
— Счастливая, счастливая! Тебя, верно, в отпуск! — крикнул кто-то.
Личико Лосевой вдруг просияло.
— А может быть! — и она рванулась из класса, за ней поспешила и пепиньерка.
— Ее мама умерла! — шепнула вдруг Чернушка, стоявшая рядом.
— Мама… Мама… умерла! Умерла! — разнеслось вдруг по классу, и девочки сразу смолкли, у каждой сжалось сердце.
Для этих детей, оторванных от семьи ради воспитания, ради того учения, которое каждая из них не в состоянии была бы получить в семье, слово «мама» было самое заветное, оно напоминало им детскую, игры, смех, а главное, ласку, ту нежную материнскую ласку, которой они были лишены здесь в течение стольких лет. У многих матери были далеко, там, в глубине заброшенных селений, куда теперь детей переносил только сон. Мама была центром, вокруг которого группировались и няня, и солнце, и густой парк, и мохнатый барбос, и первая книга, и звон сельской церкви — словом, весь круг впечатлений детства, все радости и печали, которые оборвались у входа в институт. Потерять маму теперь, перед выпуском, когда каждая жаждет снова приютиться у ее сердца, снова связать ниточку своей жизни, разорванную семью долгими годами!..
