— Нет, спасибо. Не надо так говорить, я же знаю, что ты думаешь об Имоджин. Она очень красивая.
— Ты бы видела ее, когда ей было восемнадцать! За три года, проведенные в Оклахоме, ее красота немного огрубела, она чуть увяла, на мой взгляд. Но все же она приятная девочка. — Он зевнул снова и прыгнул на кровать.
— Совсем плохой стал: даже холодный душ не действует, только губы синеют, а спать хочется еще больше.
— Может быть, ты просто мало спишь?
— Очень мало. Все эти дни. Читаю, пишу, пьянствую. Такое со мной случается.
— И поэтому ты не показывался в «Парамаунте»? Я думала: ты заболел.
Его лицо удивленно вытянулось:
— Так это Сэм послал тебя?!
— Я только что завтракала с ним.
— Да ну! «Общество по спасению Ноэля от самого себя» собралось на экстренную сессию. Ну и каков диагноз? Отдельные проблески совести? Слушай, я голодный как волк, давай поедим чего-нибудь. Черт! Забыл, ты же только что завтракала. Ну тогда отведи меня куда-нибудь поесть.
Ноэль поднялся, напялил коричневое пальто и с неудовольствием вгляделся в зеркало.
— Ты уверена, что тебе будет приятно, если тебя увидят рядом с таким бродягой?
— Ты неплохо выглядишь, скажу даже…
И тут зазвонил телефон — неприятное назойливое звяканье. Они переглянулись. Телефон продолжал звонить.
— Ты не собираешься отвечать? — спросила Марджори, надевая пальто.
— Теперь, когда ты рядом, любовь моя, слышать никого не хочу. И кому я нужен? Сэму? Ребятам? Пусть звонят.
— Смешно! — Марджори уставилась на надрывно позвякивающий телефон.
— Ты о чем?
— Если твоим аппаратом пользуется Имоджин, какой смысл заглушать его?
Лишь на секунду глаза его широко раскрылись. Затем он разразился смехом:
— Давай оставим это, хорошо? Если бы я переспал с Имоджин, она первая сообщила бы тебе об этом, а не она — так я, для нас это нетрудно. Она весь день и половину ночи крутится по своим делам, я же сижу здесь. Работаю как собака, по восемнадцать часов в день.
— И что же ты делаешь?
— Пишу одну вещицу — она потрясет мир. Пойдем, расскажу.
Марджори ощущала себя детективом, пытающимся найти разгадку непонятного убийства, как в кино. Возле кровати было два ночных столика, на них стояли пепельницы, полные окурков: их давно не вытряхивали. В той, что стояла на столике у окна, окурки были красными от губной помады, в другой пепельнице они были как обычно белыми.
— Знаешь, — сказал Ноэль, — сейчас ты похожа на лунатика. Слушай, пошли, я умираю от голода.
Спросить его об этих пепельницах? Нет, это было невозможно. Это было низко, недостойно, смешно, наконец. Нужно улыбаться, как ни в чем не бывало. Но сердце щемит, и воздуха не хватает.
