Мартен Доло с трудом поднялся.
— Я постараюсь, мсье Анжо. Вы знаете, в сущности, Фредди не такой уж плохой парень… Надо только знать, как к нему подступиться.
Анжо охватил запоздалый гнев:
— Минутку! Где, в конце концов, доказательства того, что ты не врешь? Что вы с ним не снюхались?
— Снюхались?
— Ну… что вы с ним не заодно… не сообщники. Вот так будет лучше!
Мартена осенило:
— Позвоните в епархию и попросите к телефону монсеньора Бьенвеню, расспросите его обо мне…
— Разве я похож на человека, который может вести беседу с монсеньором?
— Вы могли бы также позвонить аббату Шамуа. Но не сейчас, конечно. Он уже спит. Завтра…
Анжо глухо зарычал:
— Ты что, издеваешься надо мной?.. Предупреждаю, что это дорого тебе обойдется…
— И в мыслях этого не было, мсье Анжо. Я не очень склонен к шуткам. Мое предложение имело единственной целью доказать вам свою полную лояльность.
Анжо, не желавший продолжать разговор, нервно нажал ногой на кнопку звонка, спрятанную под ковром.
— Ладно, братан, ты выиграл… по крайней мере, первую партию, — сказал он в раздражении, когда вновь вошли человек с перебитым носом и его приятель. — Я велю тебя проводить, мне очень не хотелось бы, чтобы ты заблудился по дороге!
Оба типа смотрели на Анжо с изумлением.
— Хорошенько взгляните на него! — сказал Анжо. — И в следующий раз достайьте сюда кого нужно… Этот балбес не Фредди, а его братан! Братан, торгующий свечками, и среди его покупателей есть монсеньоры! Понимаете?
Между тем Мартен Доло застегнул пальто, надел котелок и, вызволив чемодан и зонт, взял их в левую руку.
Выходя, он обернулся.
— До свидания, господа… Вы позволите?
Человек с перебитым, носом не увидел удара. Но он его почувствовал.
Дверь уже давно закрылась, а он все еще продолжал сидеть на ковре, скрестив ноги по-турецки и потирая подбитый глаз.
— Этот малый — агент по сбыту свечей? — недоуменно спросил он. — Скажите лучше — специалист по высеканию искр!
— Вам сдавать, Доло! — резко напомнил Жорж д’Ау, ставя на стол свой пустой стакан.
Дым от сигарет заколакивал свет, который отбрасывали торшеры, плотные драпировки из светло-коричневого бархата приглушали уличные звуки. Старинная мебель, обюссоновские шпалеры, изящные антикварные вещицы. Но что поражало посетителя и приковывало его внимание, едва он входил в помещение, так это замечательный женский портрет в испанском стиле: глаза цвета топаза, едва уловимая улыбка монашенки, уступающей соблазнам века, или женщины, осознающей свою привлекательность, декольте, обнажившее начало молочно-белой груди, некстати ограниченное внизу рельефной рамой картины.
