Мы ответили ему восторженным «ура».
Вечером в городе устроили иллюминацию и шествие с факелами. Я, понятно, принимал участие в процессии и до хрипоты распевал:
Погоди, проклятая Сербия,
С монархией в спор не вступай!
Не уступят венгры и на поле сраженья
Крови не пожалеют!
Гайдош в процессии не участвовал. На следующее утро, по дороге в мастерские, я ему рассказал обо всем виденном и слышанном накануне. Он в ответ промолчал. Видимо, он не был заражен общим восторгом.
На домах был расклеен приказ о мобилизации.
Ничего хорошего война с собой не принесла. В мастерских нас заставляли работать все больше и больше, дома же пища становилась все скуднее. Дядя где-то вычитал, что англичане проиграли последнюю войну из-за недостатка съестных припасов.
— Это мой долг перед родиной и королем, — заявил он, давая ученикам уменьшенные порции. — Хоть этим я помогу родине, раз уж не в силах послужить ей на бранном поле.
Наш город являлся узловым пунктом: одна линия вела на запад, а три в Галицию, к русской границе. С момента объявления мобилизации во главе мастерских был поставлен поручик. Кроме того, на станции было расквартировано четырнадцать солдат под командой унтер-офицера. Никогда еще не случалось мне видеть столько поездов, как тогда. Поезда, шедшие на север, везли солдат, боевые припасы и провиант. Поезда, прибывавшие с фронта, были переполнены ранеными.
С самого начала войны в мастерских отменили воскресный отдых. Свой паек мы продолжали получать почти аккуратно даже на третьем году войны. Рабочие же других предприятий часами простаивали перед лавками в очередях. Все так или иначе были сильнее заняты, чем в мирное время, и тем не менее мы все больше времени проводили в рабочем клубе. Число его посетителей неуклонно росло. Начальник городской полиции, «стремясь избавить, — как он выразился, — от излишнего утомления рабочих, и без того заваленных усиленной работой и не получающих, к сожалению, достаточно продуктов», предложил руководителям кружков самообразования сократить число уроков. Программу обучения Немеш, во избежание возможных недоразумений как для преподавателей, так и для учеников, уже заранее сообщил начальнику полиции.
С осени 1917 года нам, рабочей молодежи, разрешили посещать только уроки арифметики и правописания. Последнее преподавал Секереш, бухгалтер химической фабрики. Я очень полюбил его и многому у него научился. Он обладал широкими познаниями, любил преподавание и умел говорить с нами понятным языком. Обучая нас орфографии, он писал сперва фразу на доске, а потом заставлял нас — девятнадцать учеников — по нескольку раз списывать эту фразу в тетради. По окончании урока Секереш собирал тетради и к следующему уроку возвращал их нам, исправив ошибки красными чернилами.
