Я не имею права сердиться на дежурного редактора «Последних известий», отправившего в корзину мой взволнованный рассказ. Очень уж заметны в нем суета и многословие, слишком уж непростительны казенные штампы, даже со скидкой на неопытность корреспондента: «С большим успехом…», «рецензии, отмечающие высокий уровень…».
Диктуя стенографистке о решении советских артистов пропускать бесплатно на представления воспитанников детских приютов Рио-де-Жанейро, я так растрогался, что утратил способность к оценке собственного труда и не сообразил, что вместо нудной, казенной и заштампованной фразы: «Бразильская общественность с большим одобрением встретила решение…», следовало бы сказать что-нибудь простое и душевное: «Бразильцы были рады…». Или «Бразильцы ликовали, узнав, что…».
Как бы то ни было, премьера моя в тот раз не состоялась. Но об этом, к счастью, я не узнал. Я уже начинал входить в роль. Мне нравилась эта работа. Я рвался в бой и принялся за сочинение следующей корреспонденции, в которой уже на полутора (аппетит приходит во время еды!) страницах изложил комментарий «влиятельного бразильского еженедельника „Фолья да Семана“» по поводу американской интервенции во Вьетнаме. Если сделать скидку на некоторую скованность и бедность языка и не обращать внимания на слишком уж большой размер этого сочинения, даже сегодня, я, может быть, рискнул бы поставить под ним свою подпись. И тем не менее в левом верхнем углу первой страницы стояла все та же роковая резолюция: «Не исп.». Видимо, много было в те дни откликов, комментариев и корреспонденций на эту тему.
Да, горек хлеб собкора за рубежом. Тем более, когда еще нет опыта, когда связь не надежна и не докричишься по телефону до московских коллег. А если докричишься, то не услышишь, что они говорят тебе в ответ. Горек хлеб собкора, когда не с кем посоветоваться, не у кого спросить, некому пожаловаться. И трудно даже узнать, в какой мере используется там, в Москве, твой труд. Газетчикам хорошо: они имеют возможность убедиться, хотя и с опозданием, в каком виде оказалась на полосе их корреспонденция, очерк или интервью. А нашему брату, радисту и телевизионщику, тем более работающему на другой стороне Земли, куда советские радиоволны почти не доходят и телефонный голос слышен еле-еле, не дано это наслаждение — увидеть или услышать свой выстраданный опус. Но зато судьба оберегает нас от излишних разочарований, какие временами приходится испытывать газетчику, когда он обнаруживает в полученном с далекой родины номере газеты всего полтора десятка строк, оставшихся от своего очерка, который, казалось, «может потянуть на подвал». Мы редко узнаем о том, как безжалостно сократили в эфире наш очередной репортаж. Может быть, это даже и к лучшему: не опускаются руки, когда готовишь следующий.
