Понадеявшись, что расстояние он одолел достаточное, Леонид вывернул на улицу и тотчас заметил очкастого. Тот шел суетливо размахивая руками, часто оглядываясь. Фиолетового сияния фонарь отражался в стеклах очков, отчего парень напоминал сошедшего с экрана звездноокого вампира. Вспомнив компанию у гаражей, Леонид чуть сгорбился и, прихрамывая, двинулся навстречу. Ошибался он или нет, но ему казалось, что актерский выпендреж у него выходит неплохо. Вот и сейчас ему было лет пятьдесят с гаком, в гостях у коллеги он основательно переел, а потому шумно отпихивался. Образ был выбран наобум. Для более выгодной версии Леонид не располагал ни временем, ни душевным столь необходимым для перевоплощения равновесием. Все делалось само собой. Как всегда в подобных ситуациях мозг и логика пасовали. Зато играл он с прилежанием, стараясь вовсю. И приближающийся враг ничего не заметил. Леонид по-прежнему смотрел себе под ноги. Туда, навстречу идущему, были устремлены его обострившийся слух, все прочие чувства, названия коим еще не подобраны. Не видя противника, он отмечал каждый его шаг, фиксировал положение головы и рук. И лишь перед тем, как поравняться с парнем, Леонид вскинул голову и шагнул в сторону, заступая очкастому путь.
Он попал в яблочко. Для парня это был шок. В лице его проступил ужас, и на какой-то миг Леонид даже заколебался. Впрочем, душа и тело давно уже раздвоились. Кулак полетел к цели. Хрустнули разбитые очки, отчетливо щелкнули зубы. Второй кулак понесся следом за первым. Леонид целил в челюсть, но никак не мог попасть. Мешало волнение, да и парень все время дергал головой, пытался прикрыться руками. Леонид уже не чувствовал былой злости, не чувствовал и какого-то особого азарта. Все, к чему он теперь стремился, это довести начатое до конца. За преступлением следовало наказание, и он был призван наказывать. Хотя бы иногда. И тех, что сами останавливали на нем свой выбор. Кроме того он верил: эти выродки должны получать сполна. Без сурового финала вся охота не стоила ломаного гроша. Синяка и подбитого глаза в таких случаях недостаточно. Напротив, - зачастую это гарантировало месть. Не тебе, так первому встречному-поперечному. В царское время на каторге судили плетьми, - он вершил суд на свой манер - кулаками. И не получал от этого никакого удовольствия. Замахиваясь, он ненавидел вынужденное усилие, ненавидел тех, кто способен был делать то же самое без внутреннего принуждения. И более всего он ненавидел в такие минуты не стоящего перед ним двадцатилетка, а закон и все, что укрывалось за ним - все бесчисленные талмуды и статьи о сроках, пункты и подпункты, пытающиеся бессилие и растерянность государства прикрыть личиной умудренного жестокосердия. Леонид давно понял: закон ничего не знает о человеке, ничего не желает знать. Закон был хуже самой тупой электронной машины, ибо переливал веками и тысячелетиями из пустого в порожнее, ни на грамм не улучшая картину мироздания. Он насиловал и поощрял насилие, одергивал, но не укрощал. Укротить человека, значит, понять. Понимания не было. Не было НИКОГДА.
