Это была, так сказать, внешняя сторона вопроса, благопристойная и патриархальная. Но если заглянуть в спальни благородных семейств, то там можно было увидеть много такого, что мало походило на высоконравственный образ римской матроны. Браки в Риме в подавляющем большинстве заключались из практических соображений, не имеющих ничего общего с какими-либо любовными переживаниями. После свадьбы многие матроны быстренько обзаводились любовниками, которые замещали мужей, развлекавших в это время чужих жен. Более того, не удовлетворяясь мужчинами своего круга, многие благовоспитанные дамы приятно проводили время в компании гладиаторов или актеров, о которых только что презрительно отзывались в театре или на пиру. Их более скромные товарки предпочитали не выносить сор из дома и имели в любовниках собственных рабов, которых перед этим лишали возможности когда-либо иметь потомство. Амурные похождения цвели махровым цветом, но все это было скрыто под маской благопристойности.
Таким образом, не скрывавшая своих похождений Мессалина с ее свободолюбивым характером и вольным поведением была в глазах римлян исчадием ада, но ей было на это наплевать. Возможно, сложись все по-другому, не осиротей она в раннем возрасте, влияние отца не дало бы ей превратиться в ту, которая стала притчей во языцех не только в Риме, но и далеко за его пределами, но все сложилось так, как сложилось. Но если раньше некоторые патрицианки позволяли себе косо посматривать на распущенную особу, сидящую с ними за одним столом или на одной скамье в цирке, то после замужества за Клавдием все ее недоброжелательницы прикусили язычки, тем более что Мессалина не давала ни малейшего повода заподозрить ее в неверности мужу даже в его отсутствие.
Когда же Клавдий, вне себя от нетерпения, примчался из Германии домой, его ждала красавица жена, рядом с которой стояла верная Порция, держа на руках младенца — маленькую девочку, таращившую на мир большие синие глаза. В соответствии с традицией ребенка положили к ногам отца, и тот, признав ее своей дочерью, поднял малышку, глядя на нее полными слез глазами. Дочь назвали Клавдией Октавией, и Клавдий принес жертвы пенатам, умоляя сделать ее жизнь счастливой.
Лежа вечером за кубком вина в триклинии и выставив из комнаты всех слуг, он рассказывал Мессалине, чего стоила ему эта поездка.
— Ты не представляешь, что мне пришлось пережить, — жаловался он, глядя поверх светильника на слабо освещенное лицо своей жены, по которому скользили переменчивые тени. — Началось с того, что Калигула пришел в ярость, увидев меня во главе сенатской делегации, и начал орать, что, мол, Сенат прислал к нему дядю, чтобы тот, то есть я, его контролировал, а затем приказал бросить меня, как есть, в парадной одежде в реку. Представляешь, что я пережил? Хорошо, что Гай после этого набросился с упреками в измене на Гетулика, и какие-то легионеры помогли мне выбраться на берег, а то ты бы сейчас была уже вдовой… Гетулика казнили, и вроде бы все успокоилось, и наш император продолжил заниматься той странной войной, которую вел до моего приезда. Странной — не то слово, потому что вокруг нас жили мирные племена, которые давным-давно покорились римскому гению и не делали никаких попыток не только что восстать, но даже косо посмотреть на наш лагерь. В результате то мы вскакивали посреди пира и, похватав оружие, гонялись по лесам за какими-то юнцами, оказавшимися нашими же заложниками, которых отпустил перед этим Гай; то он увольнял с бесчестьем старых центурионов, которым оставалось совсем немного до отставки. Потом к нам в лагерь явился перессорившийся с отцом сын британского вождя Кинобеллина, и Калигула по этому случаю отправил в Рим гонцов…
