— У вас всё? — негромко спросил он, когда на него надели оптику.
А потом наступила тишина, прерываемая только негромкими переговорами двух кардиохирургов.
Нара услышала, что аорта сидит верхом на желудочках, что-то про гипертрофию, про полное закрытие легочной артерии и ещё про осложнение и «удивительно, что дожил», и это показалось страшней всего предыдущего.
«Бедный малыш, — с жалостью думала она, механически подавая инструменты, — только родился, а уже такие страсти».
— Мы не успеем, — в голосе Лисовицкого звучала досада.
— Сорока минут хватит.
Лисовицкий недоверчиво фыркнул.
— А у нас есть альтернатива? — тихо сказал Северинцев.
— Всё, я молчу, — Лисовицкий повернулся к перфузиологу, — Женя, готовь аппарат.
Когда был запущен АИК и сердце малыша остановилось, приступили к новому этапу операции.
«Господи, помоги этому крохе! — мысленно взмолилась Нара».
— Показатели? — негромко спросил Северинцев у Нины Аркадьевны.
— Устойчивые.
— Поехали…
Прозрачные трубки аппарата искусственного кровообращения налились тёмно-алым цветом: кровь из вены обогащалась кислородом и подавалась в аорту для циркуляции по телу. Анестезиолог впилась взглядом в показания мониторов. В тишине операционной слышались лишь вздохи аппарата и лязг инструментов, бросаемых в лоток. Наблюдая за ходом операции, Нара то и дело бросала взгляд на настенные часы — пятнадцать минут, двадцать, двадцать пять, — профессор всё колдовал над беззащитной плотью младенца, щедро обложенной салфетками, обвешанной зажимами, в трубках аппарата по-прежнему циркулировала кровь. Наконец, когда секундная стрелка подобралась почти к сорока минутам, он разогнулся и посмотрел на часы:
— Тридцать девять минут, — самодовольно сказал он, с грохотом швыряя в кювету иглодержатель. — Он весь твой, Лис, — на пол полетели окровавленные перчатки — попадание в бак для мусора, его похоже не интересовало.
— Женя, мать твою, хватит ворон считать! — сердито крикнул Лисовицкий перфузиологу, — запускаем сердце! — и посмотрев на Северинцева покачал головой:
— Ну ты даёшь, Север. Сорок минут!
— Тридцать девять, Лисёнок. Тридцать девять, — довольно промурлыкал тот, сдирая с головы оптику.
— Всё выделываешься.
— Угу. Имею право.
Нара проводила его глазами: Северинцев вышел в предоперационную, снял халат и маску. Тыльной стороной ладони он устало потер лицо; на скулах остались полукруглые вдавленные отпечатки от микрохирургических очков. Она снова сосредоточилась на инструментах — операция была окончена, оставалось лишь зашить разрез.
