— Да.
— Свет!
Фонари бестеневой лампы едва заметно повернулись в круглых гнездах.
— И это, по-вашему, хорошая экспозиция? — он наклонился и заглянул между пластинами ранорасширителя.
— Так и знал, — устало вздохнул Василич.
— Прежде, чем мы начнем, — сказал Северинцев, — я попрошу тех, кто считает, что этот пациент обречен, покинуть операционную прямо сейчас. Я жду.
Никто не пошевелился.
— Тогда поехали.
Наступила тишина. Северинцев пробирался к сердцу.
— Так, так, так, — через несколько минут донёсся из-под маски хриплый голос Северинцева. — Большое, однако, сердце у слуги народа. Левое предсердие как мешок. Угу. Угу. А желудочек-то! Прямо как у слона. И всё жиром заплыло. Фу.
— Север, что ты там потерял? — спросил Антон, наблюдая за его пальцем, запущенным в глубину сердца.
— Обручальное кольцо, — огрызнулся тот.
— Ну что там?
— Дрянь. Створки заизвесткованы. И струя бьёт прямо в палец.
— Рассчитывал своей излюбленной аннулопластикой обойтись?
— Какая к херам аннулопластика! Но если что-то можно сохранить… — он помолчал, продолжая ощупывать изнутри депутатское сердце. — Нет, нечего тут сохранять. Протезирование полное.
— Костик, подключаемся, — Антон махнул перфузиологу. — Начинаем охлаждение.
Все разогнули затекшие спины, пока Костя возился с искусственным кровообращением.
— Что вшивать будем? — поинтересовался Антон, — шведа или наш?
— Шведа, конечно, надо же их куда-то девать. Дорогущие, суки!
— А вдруг ему нечем платить?
— Издеваешься? Слуге народа, да нечем заплатить! Не смеши меня, Тоша. Это простой смертный, пока квоту дождётся, семь раз коньки отбросить успеет. А этот… Ничего, тряханёт мошной ради собственной жизни.
— Так-то да.
— Вот именно. Не обеднеет. А выкарабкается, ещё себе наворует.
— Двадцать три градуса. Фибрилляция, — объявил перфузиолог.
— Всё, харе трындеть, — они снова склонились над измученным сердцем.
— Рассекаем предсердие.
— Надо же, отсос приличный.
— Какой хозяин, такой и отсос.
— Север, ну ты сегодня в ударе… что там?
— Глохни. Вот оно, святое святых. Скиния Завета, блин.
— Ну и пакость ваша скиния. Одна известь.
— Не кощунствуй, Тоха. Кто там в скинию входит, первосвященник? Входит и видит: створки укорочены, жёсткие, скопления извести с полсантиметра в диаметре, щель не смыкается. Иссекаем, — сказал «первосвященник».
— Если тут кто и кощунствует… — Антон взял предусмотрительно протянутые Нарой зажимы. — Подожди, я створки захвачу. Отсекай, первосвященник.
Северинцев склонился ещё ниже, и через минуту в таз метко шлепнулись створки митрального клапана.
