– Но ведь это запрещенная магия! – воскликнула Фламма. – К тому же – очень сложная!
– А молния, которая ударила в Игниса на пути в Ардуус, разве была простой магией? – спросила Кама.
– Но ведь следили не за Игнисом, а за тобой? – удивилась Фламма. – Зачем?
– Коротышка исчез, – пожала плечами Кама. – Едва почувствовал, что замечен, растворился. Сбросил и балахон, и колпак. И Сору Сойга показалось, что это – женщина. Кстати, его это серьезно насторожило.
– Разве женщинам разрешено служить соглядатаями? – не поняла Лава.
– Участвовать в турнирах по фехтованию им тоже запрещено, – хмыкнула Фламма. – А последний след? Тот, что едва прощупывался? Твой Сор владеет магией?
– Не слишком хорошо, – призналась Кама. – Но он нашел кого-то, кто попытался отследить нити. Так вот, они ведут в Светлую Пустошь.
– Энки всемилостивейший! – прижала пальцы к губам Лава.
– Не трясись раньше времени, – усмехнулась Кама. – Обычный трюк магической слежки. Это – как на охоте. Надо заходить против солнца, чтобы зверь тебя не увидел. Против ветра, чтобы не услышал. Светлая Пустошь затмевает любую магическую слежку. Безопасно.
– Мне все равно страшно, – понизила голос Фламма.
– И мне, – призналась Кама и еще раз окинула взглядом бесчисленные свитки и снадобья. – Зачем тебе все это, Фламма?
Фламма вздохнула и смешно сморщила нос, собрав веснушки в пучок.
– Чтобы быть кем-то, когда я стану никем.
Это все было не с ним. Не с ним и очень давно. Или вовсе не было. Приснился дурной сон. В этом сне внутрь его тела пробралась какая-то мерзость и, свернувшись змеиным клубком, обвила сердце. А когда в змею ударила молния, она вовсе заползла внутрь сердца и стала пульсировать вместе с ним. Гнать по сосудам кровь и еще что-то пьянящее и дающее силу. Много силы. Так много, что она начинала закипать в жилах и рваться наружу. Так много, что дождь, упавший на плечи, обративший войлочный круг в холодную лужу, должен был закипать, касаясь его тела. Так много, что все его противники казались соломенными чучелами, игрушками, предназначенными лишь для того, чтобы он, наполненный силой, забавлялся с ними. И он забавлялся. Как ребенок. И когда одна из игрушек вдруг проявила норов, он обиделся. Как ребенок. Да, чернота забурлила в его сердце. Отвратительная муть поднялась к самым глазам и ушам, но обиделся он, как ребенок. Перестал видеть и слышать, как принц Лаписа, и остался маленьким Игнисом, игрушка которого то ли отдавила ему палец, то ли оцарапала ладонь. Что делает ребенок с такой игрушкой? Или отбрасывает ее в угол, или топчет ногой, или ломает на части. И он, сдерживая, или уже не сдерживая, слезы ярости, которые смешивались с дождем, ударил свою игрушку в спину. И все остановилось.
