– Так почему, дедушка, Степаниду атаманом мужики над собой поставили? – прервала рассказ Алёна.
Старец, погладив бороду, продолжал:
– Поначалу я думал, что за красу. Присушит мужика глазищами своими огромными, а потом что хочет с ним, то и делает. Прижился я, пригляделся, ан не за то. Разумна была не по годам, ловка и ратное дело добро знала. Где она тому обучилась, не ведаю, но и ветлужские воеводы, и нижегородские ничего с нами поделать не могли. Множество раз стрельцов на нас посылали с пушечным боем, да уходили они ни с чем. Без малого десять лет гуляли мы по ветлужскому краю да дань с Ветлуги и Усты снимали.
Старец замолчал, глядя на пламя костра, вспоминая свое.
– Не томи, сказывай дальше, – потребовала Алёна.
Старец вздрогнул и, тяжело вздохнув, продолжал:
– А дале вот что было: как-то наслали воеводы супротив нас стрельцов множество. Взяли они вкруг шихан, обложили нас точно в берлоге зверя и ну палить пушечным боем. Укрылись мы в пещере, а полезли стрельцы, встретили их в сабли. Многих положили, а стрельцы все лезут и лезут, и счету им не было. Теснили они нас все дальше и дальше в глубь пещеры, и поднимались мы все выше и выше по ней к другому выходу, что был на самой вершине шихана, а оттуда дороги нет.
Пришел наш смертный час. Четверо всего лишь нас осталось. И забрезжил уж свет дневной в пещере, когда ударил саблей стрелец по моей буйной головушке, кровушка залила глаза ясные, и повалился я под ноги моей Степанидушки. Так называл я ее – «моя Степанидушка», но никогда она не была моей. Кинулась Степанида ко мне, прикрыла собой, а там и товарищи, что живы еще были, подоспели. Оттащила она меня в сторону, разорвав на себе исподнюю, стянула голову, уняла кровь, и вот тогда-то она призналась мне, что давно я люб ей был. Но не сказалась она о том раньше, чтобы не было распрей в ватаге. Видя, что не мне одному она глянется, молчала все эти десять долгих лет, молчал и я.
И пожалел я тогда, что не увел ее с шихана, как думал не раз, не сделал своей женой. Да чего было говорить, ушло времячко, не воротить его боле, тем паче что смерть уж стояла у порога.
Подняла она меня с земли, обняла крепко и повела к выходу из пещеры, а позади нас еще бились со стрельцами наши братья. А когда солнце ясное ударило в глаза нам, услышали мы крик радости врагов наших: пали последние наши товарищи. И сказала мне тогда Степанида: «Не боюсь я ни огня, ни дыбы, ни смертушки. Не хочу токмо, чтоб поганили тело мое руки, кровью братьев моих обагренные, а хочу я, чтобы обнимал меня ты в мой последний час». И обнявшись, кинулись мы с шихана высокого в водну гладь ветлужскую. Дань немалую мы с Ветлуги-реки брали, а взяла она заместо всего самое дорогое – Степанидушку мою черноглазую.
