Резанова все больше влекло к умному, предприимчивому купцу. А Шелихову молодой, любознательный и со связями Резанов решительно пришелся по душе. Так, не сговариваясь, оба стремились друг к другу.
Затеваемая комбинация, в которой имя Анны не называлось, но подразумевалось, давно уже не была тайной для всего города. Об этом своевременно позаботилась сваха, трудолюбиво сплетавшая брачные сети. Догадывалась и Анна. Стала с чего-то вдруг конфузиться, убегала при появлении Резанова, хотя тот ни одним намеком не выдавал ни своих чувств, ни намерений. Купеческий обычай заставлял начинать дело с родителей, и Резанов откладывал свое решение до поездки с Шелиховым в Охотск…
Провожали монахов всем городом после молебна в архиерейской церкви и прощального обеда у генерал-губернатора. С архиереем архимандрит окончательно договорился о рукоположении его «во епископа» будущей Кадьякской епархии через два года работы «по просвещению» дикарей на островах. Решили ехать на колесах до Усть-Кута и дальше до Якутска — водою по Лене.
— Не знаю, как они воссядут от Якутска на лошадей верхом, — озабоченно говорил Шелихов. — Доедут ли с непривычки?
Выбирали лошадей сами монахи.
— Мне посердитее, — потребовал высокий, с лихорадочно сверкающими глазами фанатика иеромонах Ювеналий, из горных офицеров. — Они, сердитые-то, выносливее.
— Отец Ювеналий, куда же вам такую мышь? — уговаривал его иеродиакон Стефан. — Ногами по кочкам молотить будете — искалечитесь…
— Не твое дело, — бурчал Ювеналий, подходя к облюбованной лошаденке.
Но не успел он ухватиться за гриву и занести ногу, как вскрикнул от боли: «мышь» укусила его за икру.
— Вот чертяка!..
В устах Ювеналия упоминание черта было так неожиданно, что монахи дружно захохотали.
Длинная костлявая фигура аскета, нелепый на ней якутский костюм и прямая (как палку проглотил) посадка еще долго смешили людей.
Вслед за проводниками двинулись миссионеры по узкой тропочке молчаливой тайги. Архимандрит лежал в качалке, прикрепленной на длинных жердинках к двум идущим гуськом лошадям. Сидеть в ней было нельзя, но утомительно было и лежать: лошади шли не шаг в шаг, жестоко трясло, от непрерывной качки тошнило. Архимандрит оценил этот способ передвижения только через несколько дней, когда научился засыпать. Но раз научившись, спал беспросыпно… Двигались почти целыми сутками, на привалах валились на землю и тут же забывались мертвецким сном до рассвета, задыхаясь от жары под волосяными сетками, которых не снимали… От несметной мошкары не спасал даже густой дым костров.
