Официальность наполеоновского ампира столь же чужда университетской свободе, как и борромеанское барокко или сталинский ампир. Борромео и Наполеон, уделившие столь много внимания Павийскому университету, сильно перекрыли ему дыхание, так что легкости Болоньи или Оксфорда в нем нет, поэтому павийское студенчество никогда, кроме как во времена австрийской оккупации после Венского конгресса, – об этом пишет Стендаль, и это было что-то вроде постнаполеоновского синдрома – особенно не волновалось. В молодежной революции 60-х, в которой так отличилась Болонья, Павия тоже как-то не поучаствовала; я специально расспрашивал об этом у своих миланских друзей, в Павии учившихся, и они мне сказали, что Павийский университет один из самых консервативных в Италии. Быть может, все та же печать благородства, лежащая на городе, авангардизму мешает, нельзя быть «из бывших» и радикалом, хотя состояние принадлежности к «бывшим» и определяет некоторую степень обязательной оппозиционности. Обильное присутствие молодежи в Павии не то чтобы делает ее похожей на Оксфорд, но заставляет об этом городе вспоминать (сравнение с Оксфордом в Павии все время напрашивается, так же как и сравнение с Миланом) и очень красит старый город, хотя больше, чем с Оксфордом, Павия схожа с Брюгге, другой европейской легендой отверженного благородства.
Но уникальность Павии придают не университет, не Кастелло Висконтео, не гробница святого Августина, а монастырь, находящийся в шести километрах от города, всемирно известный под названием Чертоза ди Павия, что значит «павийский Шартрез» и ничто иное (я долго думал, что Чертоза – это особый тип монастырского здания). На самом деле Чертоза – не название, а кличка. Среди публики Шартрез известен из-за ликера, который действительно там был изобретен, но вообще-то так называется обитель монашеского ордена, основанная святым Бруно Кельнским в 1084 году во Французских Альпах около Гренобля, получившая имя Великой Шартрезы, Grande Chartreuse по-французски, Cartusia по-латыни и Certosa по-итальянски. Монахи ордена стали называться картезианцами, и орден прославился своим суровым уставом, предполагающим уход от мира и аскезу. Картезианцы проповедовали созерцание и уединение, а также труд, как физический, так и интеллектуальный, и картезианские монастыри были известны как своими библиотеками, так и образцовыми хозяйствами. Девиз ордена «Крест стоит, пока вращается мир», Stat crux dum volvitur orbis, был чуть ли не главным девизом средневековой Европы. Девиз картезианцев, подразумевающий вращение земного шара, всегда меня удивлял: неужели они были сторонниками Галилея до появления Галилея на свет? И потом, куда же денется крест, когда мир перестанет вращаться? Нет ли в этом утверждении о переходящести всего, даже и религии, посягательства на чистоту веры? Интеллект всегда чреват ересью, но Джан Галеаццо Висконти, первый герцог миланский, этого соображения не побоялся и осенил орден, достойный во всех отношениях, своим покровительством. Работы по возведению монастыря начались 27 августа 1396 года; официально он назывался не Чертозой, а монастырем Блаженной Девы Марии Матери Всех Милостей, Beata Vergine Maria Madre delle Grazie, ей был посвящен, и именно так и продолжает называться. Владения монастыря смыкались с угодьями Кастелло Висконтео; парк делла Вернавола, начинающийся около замка, до сих пор соединен с территориями монастыря. Церковь монастыря по замыслу ее основателя должна была стать усыпальницей герцогов – и стала ею; Джан Галеаццо этого не увидел, но похоронен он именно там.
