Он опытным глазом осмотрел Весту, прикинул на руке глухаря, почтительно наклонился к этюду.
- Вот это хорошо - и глухарь в тороках, и материальчик для картины в кармане. А картина, думаю, будет отличная: одна Марийка чего стоит!
Иван Федорович, подбоченясь, посмотрел на молодую цыганку, задорно окликнул ее.
- Чего тебе? - глухо отозвалась она, чуть изгибаясь и поворачивая лицо, пылавшее от костра.
- Спляши, душенька, утешь гостей.
- А что дашь? - засмеялась она, подбегая к костру.
- Свои люди - сочтемся.
Марийка, прищурясь, посмотрела на художника и вдруг с такой томительной прелестью повела плечами, с такой стройностью выпрямила и подтянула до какой-то струнной дрожи весь свой стаи, что у Исаака Ильича горько и нежно застучало сердце. Молодой цыган заиграл на гармони - Марийка, опустив ресницы и закусив губы, стала раскачиваться, бесшумно перебирать ногами, плавно кружиться вокруг костра, вся овиваясь пламенем. Потом, все учащая кружащийся бег, рассыпая по плечам и спине черно-багряные волосы, заскользила над самым огнем, слабо застонала и, заканчивая танец, изнеможенно замерла в вопле, в мольбе, в пронзительном крике... Вся пламенная, еще содрогаемая внутренней, стихающей, но не исчерпанной напряженностью и силой, она жадно прижималась к земле, ища свежести и прохлады.
- Хорошо! - сказал художник, странно возбужденный тревогой и страстностью цыганской пляски, которая здесь, в тишине вечернего леса, веяла подлинной таборной вольностью, стариной. Марийка улыбнулась, а Иван Федорович только взволнованно махнул рукой.
Он осмотрелся - закат блек, на небе разноцветным просом проступали звезды - и обратился к Исааку Ильичу:
- Пожалуй, время и к очагу. Нам по дороге: моя вилла почти против вашего дома. Нас разделяет только Волга.
Шли без дороги, овражками и березниками, долинами и пригорками, все время слыша доходивший с Волги пароходный плеск. Наконец увидели рассыпанные за рекой огни, смотреть на которые, как всегда в поздние часы, было и грустно и радостно: вековечная жажда человеческого тепла, приюта, древняя печаль заката, ушедшего и невозвратного дня!
- Очень просил бы заглянуть ко мне, - сказал Иван Федорович. - Ночь только еще наступает, а я человек холостой и всегда рад гостю. Окажите честь!
Исаак Ильич согласился.
Дом, небольшой, по удобный, насквозь пропах летней сушью, липовым цветом - запахами глухого леса, волжского раздолья, старого сада. Вспыхнули лампы, закипел самовар. В комнатах было скромно, опрятно, уютно: красные кресла, полированные столики, узорчатые шифоньерки. В кабинете над диваном, на расшитом ковре, висели ружья, патронташи, витой медный рог, чучела косача и вальдшнепа. Много грудилось по стенам волнующих охотничьих картин и фотографий. На столе и на полках лежали журналы и книги - среди них опять-таки много охотничьих, - ореховые шкатулки, янтарные мундштуки и трубки, резные и фарфоровые безделушки.
