В бору пахло хвоей, и этот запах, холодивший губы, напоминал вкус мятной лепешки. Из овражков наплывал запах грибов, очень крепкий, наркотический. В полях, выжатых и просторных, лежал земляничный свет только что показавшегося солнца. В деревнях выгоняли стада, перекликались и спевались пастушьи трубы.
Шли окрайком болота - на одной линии, шагах в тридцати друг от друга. Веста кружилась хищной сноровкой, постоянно спутывая ход, причуивая («прихватывая») где-то близко то невидимое, но чувствуемое, что до озноба волновало ее своим душисто-острым теплом. Вот она оглянулась безумными глазами, метнулась в сторону и сразу стала сбавлять шаг, стала вытягиваться, упруго выправляя хвост. Наконец, вся дрожащая, собака замерла, высоко подняв голову с низко повисшими ушами. Исаак Ильич шагнул вперед. Из-за кочки, стуча крыльями, поднялся, с задумчивой болотной важностью потянул мимо Софьи Петровны долгоносый дупель. Она вскинула ружье, повела стволом, выстрелила. Птица шлепнулась в воду.
- С полем! - весело (и несколько обиженно) сказал Исаак Ильич.
Софья Петровна, разбрызгивая грязь, бросилась к упавшей птице.
Эта милая и странная женщина, креолка с глубоким и любящим русским сердцем, беззаботная амазонка с Москвы-реки, была сейчас счастлива истинно детским счастьем, выражая его с ребяческой непосредственностью. Она, как девочка, кружилась на носках, тормошила художника, ласкала Весту, звонко смеялась. Горящая от возбуждения, весело сияющая совсем молодыми глазами, она привлекала какой-то особой, странной и дикой красотой.
- Ну, ну, Софи, - снисходительно улыбался художник, - я целиком разделяю вашу радость, но не надо развлекать собаку. Пошли дальше.
И опять шли, переходили с болота на болото, стреляли по резко вскрикивающим, стремительно и косо взлетавшим бекасам, отдыхали на солнце, которое уже жгло лицо, сушило росу, струилось и сыпалось по верхам зеленого, свежего леса. Обходя лес, поднимались на холм, останавливались, - художник очень любил это место. «Какой простор!» - говорил он, оглядываясь. Кругом лежали выжатые поля, болота, деревни, и во все стороны уходили леса. Слабо светились заволжские села. На юге возникали и тут же, на глазах, расплывались, сигарным пеплом опадали облака.
Все было просто, но очень ярко, и эта простота, эта яркость (вернее - ясность), создаваемая не пышностью красок, а их скромной и глубокой многоцветностью, особенно трогала художника.
