А как любила она бесшабашное цыганское разгулье - эти поддевки, мониста, бубны, эти через незапамятные пека перелитые степные песни; с каким волнением посещала печальные службы на .страстной неделе, когда пели «Се жених…» и «Чертог Твой...»; с каким оживлением следила за русским хороводом в зеленые троицкие дни!
Коренная москвичка, она души не чаяла в своем славном городе, но жила в нем, по существу, только зимой; в апреле или мае уезжала на этюды.
Она хорошо играла, добротно писала красками, но, будучи капризной и неусидчивой, не могла ни на чем сосредоточиться, легкомысленно бралась то за одно, то за другое.
Случайно, как говорила она сама, выйдя замуж за добродушного военного врача, Софья Петровна обусловила прежде всего «внутреннюю и внешнюю свободу».
Муж не стеснял ее ничем и ни в чем, и жизнь Софьи Петровны почти не изменилась: она по-прежнему жила в том же зовущем тумане, где главным - целью, смыслом, оправданием - оставалось искусство.
После замужества у Софьи Петровны появилась новая страсть - коллекционирование. Сначала она собирала фарфоровые безделушки, потом - редкие издания и предметы русской народной старины.
Необычно была обставлена и убрана эта столь известная в литературных и артистических кругах квартира, постоянно полная гостей.
Столовая, отделанная в русском вкусе, напоминала музейный уголок: деревянные резные скамьи, блюда и солонки, вышитые рушники, образа суздальского, палехского и мстерского письма. На окнах вместо занавесок висели рыбацкие сети.
Гостиная загромождалась мягкой мебелью, картинами и альбомами, игрушками и тряпичными куклами, византийскими лубками и тропическими растениями.
Все это казалось роскошным и изящным, хотя вместо турецких диванов стояли ящики из-под мыла, а на них - матрацы под коврами.
Комната Софьи Петровны разделялась на два этажа, соединенные витой, как на пароходе, лесенкой. Вверху было уютно и глухо от ковров, бархата и японского фонаря, украшенного гравюрами Хиросиге, внизу нарядно от мольберта с незаконченным этюдом, от ружья и ягдташа на стене, от гиацинтов перед весной. Хорошо пахло табаком, духами, шоколадом.
В доме были два красивых сеттера-ирландца и журавль, Журка, который так привык к Софье Петровне, что почти не отходил от нее - покорно стоял на своих длинных голых ногах, звучно постукивал трехгранным клювом.
Даже в костюме Софьи Петровны замечалась щегольская эксцентричность, летом она часто носила простонародный сарафан, зимой - поярковые валенки, синий полушубок с малиновым поясом, высокую барашковую шапку.
