Принцип домино | страница 21



— Да.

— Куда?

— Когда приедете, тогда и узнаете.

— Теперь еще одна вещь: разговоры про дом и деньги в банке, — конечно, это звучит хорошо, но почему я должен вам верить?

Он опять выпрямился: — Нужно верить. Мы верим, что вы нам поможете. Вам тоже нужна уверенность. Через неделю вы будете на свободе, поэтому думайте только об этом.

Он ушел, а я остался сидеть, тупо глядя на книжные полки, которые я сделал для этой комнаты, и пытался привести мысли в порядок, в систему. Но у меня ничего не получалось. С таким же успехом я мог бы попытаться засунуть подушку в коробку из-под сигар. И тут мне стало страшно. Когда я сжал челюсти, зубы мои застучали.

Баукамп пришел и отвел меня в караульную. Следуя за ним по коридору, я чувствовал, что ноги мои стали как ватные и плохо мне повинуются.

17

Оставшуюся часть недели я слонялся по тюрьме, как одурманенный зверь, рассыпал с тарелки еду, ронял инструменты, порезал палец пилой, сломал сверло и ободрал костяшки пальцев на точильном круге. Я ел через силу, не мог сосредоточиться и спать. Меня охватила слабость, я двигался медленно и неуверенно. Но эти чувства оставались внутри, никто их не заметил, даже Оскар смотрел на меня так, будто за последнее время ничего не изменилось.

И все-таки боязнь сохранялась, симптомы были налицо: я перепугался до смерти. Я боялся действовать и боялся ничего не делать, мучился мыслью об оставшихся годах в тюрьме и был совершенно ошарашен могуществом вкрадчивых Тэгга и Пайна.

И постоянно сердце как бы пыталось само излечить себя, а мысли без конца возвращались к жизни в Западной Виргинии, к тем годам, когда еще была жива мать и отец нас не бросил, к тому времени, когда весь мир для меня был сорока акрами холмов, а время я определял по солнцу.

Воспоминания об отце, высоком, худом и угловатом, с медленными движениями, всегда приходили первыми. Мы жили на его ферме, на ней лежал его отпечаток. Ему принадлежал скот, урожай и собаки. Они боялись только его и шли только на его свист.

Мать тоже принадлежала ему и не оспаривала этого. Конечно, и Инид, и я были его, у нас была манера речи и движений его семьи, мы ничем не походили на родственников матери — светловолосых и узкокостных. Ноготь на большом пальце отца был раздвоен, по самой середине его проходил как бы широкий плотный шов, и он не пропадал; в возрасте шести лет я считал, что это признак мужества. Многие годы я смотрел на свои собственные ногти и ждал, когда появится этот безобразный прекрасный шов.