— Вот, Никитушка, бульончик куриный с сухариками пшеничными. Вот кашка овсяная на воде, тоже желудку весьма пользительная. Вот и чаёк слабенький, медку немного, ну и наливочки глоток… Она непростая, она на сорока травах настоянная, в ней сила великая бродит, она и мёртвого из гробу поднимет!
Ну что тут скажешь? Меня с её наливки едва опять навзничь не уложило, алкоголь же всё-таки. Поэтому я весьма смутно помню, как меня одели в мою милицейскую форму, вывели во двор, уложили на солому в телегу и засыпали сверху ароматным сеном. В ногах у меня угнездилась Баба-яга, младший напарник взялся за вожжи, и рыжая кобыла тряской рысью повезла всю нашу слаженную опергруппу через весь город на царский двор.
Еремеев хотел было послать с нами десяток стрельцов в охрану, но бабка отговорила. Типа подозрительно, что её одну столько мужиков в форме охраняют, да и рожи у наших слишком уж счастливые. Пущай уж лучше в отделении друг на дружку лыбятся, а ей надобно вплоть до Гороховых палат скорбное выражение лица пронести, как траурный платочек, и не забывать слезу горючую на дорогу пыльную смахивать…
— Выйду я на улицу, гляну на село, девки гуляют, и мне… развлечение, — со всей дури, во всю глотку завёл было Митя, но, получив от Яги клюкой по затылку, опомнился: — Извела-а меня-а кручина, подколодная-а змея-а…
На последних двух словах он сделал заметный акцент, за что словил и во второй раз.
Телега свернула к базару, и я, лёжа в духмяном сене, с тихим удовольствием прислушивался к громким стонам общенародной скорби.
— Какого человека не уберегли, а? Не защитили, не спасли от беды неминучей… Эх, да что мы за люди после этого?! Пошли, что ль, выпьем?! А то уж и поджечь хоть что-нибудь хочется или поломать, от широты души…
— А я ить говорил, что милиция энта не от Бога! Когда, значится, полотенцем жена меня била, так ей ништо, а как я её оглоблей, так мне, значится, пятнадцать суток, да?
Далее последовал звук глухого удара, вроде как если на чью-то пустую голову опустили мешок с песком. Критика в адрес милиции прекратилась одномоментно.
— Ой, и прости ж ты нас грешны-ых! Ой, и не слушай мужика моего-о! Ой, он как выпьет, так дурной, чего только про родную жену не навыду-мывае-эт! Ой, и не била ж я его, чё ж у меня, совести нет? Так, придушила слегка полотенчиком…
— Охолонись, бабы неразумные! Ишь развылись, как на похоронах, а ить ещё и не вынос. Успеете потом наголоситься, дуры мокрохвостые! Дайте и мужику грубую слезу пустить. Ой-й, и на кого ж ты нас покинул, Ива-а-ны-ы-ыч…
