— Антипушка, сыночек, — ее распевный голос разносился из форточки над двором. — Немедленно уйди от дворняги. Она блохастая.
Антипушка послушно отходил, а дворняга, как по команде, разворачивалась и убегала за угол, деловито помахивая хвостом. Какие у нее были дела, знали только собака и Антип, который к тому времени обнаружил, что умеет понимать животных. Нет, он, конечно, не разумел птичий язык и не мог по-свойски общаться с орущими по весне котами, но жизнь всякого зверья казалась ему простой, понятной и исполненной смысла. В тот момент, когда собака убегала от него, он каким-то внутренним взглядом видел зарытую на помойке кость и желтый от собачьей мочи столб с объявлениями, на котором появилась еще одна, незнакомая его псу, метка. Животные относились к нему добродушно. И даже ощенившиеся суки позволяли притаскивать еду и кормить теплых, жалобно скулящих кутят творогом и мягкими домашними котлетами. К концу второй четверти дворняги со всего района узнавали его, как родного, и дружелюбно виляли хвостами при встрече.
Летние каникулы не пропали даром, и поколение кутят, которое Антип выкормил в первом классе, превратилось к сентябрю в стаю здоровых и хитрых дворняг, которые не жрали отравленное мясо и растворялись в воздухе, едва в район въезжал обшарпанный живодерский грузовичок. Из всех людей эти собаки признавали одного только Антипа, слушаясь его, как вожака и высшее существо. А он, обделенный вниманием товарищей, проводил с дворнягами большую часть времени, играя в пятнашки и пересказывая подросшим щенкам интересные места из Большой Советской энциклопедии. Как-то одноклассники увидели, как Антип носится с собаками среди куч мусора за домом. Все единодушно решили, что он после этого чмо, причем не простое чмо, а чмо помойное. Так Антип обрел в классе свой постоянный статус.
К пятнадцати годам он превратился в высокого нескладного подростка, молчаливого, узкоглазого и густоволосого. Шапка черных курчавых волос, скрывавшая пятно на его голове, напоминала по жесткости ершик для мытья посуды, и на обычные кудри походила мало. Мальчишки — все, как один лысые, в спортивных костюмах и черных куртках из кожзаменителя, смеялись над кудрявым Антипом и дразнили по старой памяти «сифой» и «помоечником». Девушки, застенчиво трогающие герпес на лиловых, крашеных одной на всех помадой губах, хихикали и картинно зажимали прыщавые носики. Антип терпеливо сносил травлю, стричься не желал, ходил в школу каждый день, лениво получая свои пятерки, и к придиркам одноклассников относился, как к запаху гнили на помойке, морща нос, но особо не принюхиваясь. Главное, что его больше не били. Первый и последний раз его пытались поколотить в восьмом классе, когда самый длинный из одноклассников Генка Силин уволок школьную сумку Антипа на пустырь за недостроенным школьным корпусом. Антип Силина догнал, стал мутузить, но на подмогу кинулись сидевшие в кустах гопники. И тут случилось странное: Антип отпрыгнул, запрокинул голову и завыл горько, отчаянно и одиноко, как плачет загнанный в красные флажки, голодный зимний волк. Одноклассники сначала застыли, как вкопанные, а потом налетели на выпендрежника всей толпой. Такого кошмара, который начался потом, никто еще не видел. Откуда-то стали появляться собаки: большие лохматые волкодавы и маленькие вертлявые шавки, беспородные дворняги и страшные по своей зубастости ублюдки, которых рожают вырвавшиеся на свободу дворовые суки, или оставляют на уличный приплод загулявшие по весне цепные кобели. Вся эта мохнатая, зубастая, блохастая масса бесшумно окружила мальчишек и, сверкая ненавистью в коричневых глазах, ждала момента, чтобы наброситься.
