Ответила, что возвращаться не собирается. Лучше в бордель, чем в колхоз, к свиньям.
Перед отъездом заскочила к Полине, та взяла обещание писать все-превсе. Расцеловались, всплакнули, посплетничали. А первого октября встречал ее импортный муж в аэропорту, на немецкой земле. Помятый, хмурый, как с недельного перепоя.
«А вдруг правда сдаст? — сжалось сердце в комочек. — Вдруг орудуют на пару с Полиной? Он ей бабки — она ему девочек-дурочек…»
…Ничего, три года прошло, не сдал. И не сдаст. Скорее она его… куда-нибудь. Муж под каблуком, дом — полная чаша, но тоскливо… Правду цыганка говорила: от судьбы не убежишь. От чего уехала, к тому и вернулась. Деревенька — пятьдесят домов. Правда, чистеньких, с красной черепичкой на немеческий лад. А вместо сельпо с жирными мухами — вылизанный до блеска супермаркет. Только немецкие коровы мычат так же, как пузраковские. И куры кудахчут, как дома. А муж-пьяница, он и в Африке пьяница. И лупит его, пьяного, Флорентина так же, как лупила папашу. Вот только живет не в пример слаще и родителям деньги каждый месяц шлет. Мать успокоилась, поверила нарядным фотографиям.
Флорентина вертит конверт с последним письмом из дома.
«Здравствуй, дочка! У нас все хорошо. Строим дом в райцентре, отец думает взять в аренду продуктовый магазинчик. Вчера приезжал нарколог из города, кодировал мужиков от пьянки. Отец тоже ходил. Очень по тебе скучаем. Передавай привет мужу. Да, еще спасибо тебе за фотографии сынишки. Вылитый дедушка Николай, такой же рыжий. Правда, учитель истории Сергей Иванович сказал, что Шикльгрубер — это настоящая фамилия Гитлера. Вот мы и гадаем всей деревней: посмеялась ты или правду написала, что назвала мальчика Адольфом?»
Ну и что тут особенного?! Обычное имя для немцев, а если кто про судьбу опять заладит, то она найдет, что сказать. Будь ты хоть Дунькой, хоть Флорентиной, хоть Мумбою, если на роду написано в деревне жить… Если двадцать поколений землю пахали, то она и двадцать первое к себе притянет. И кто придумал, что имя делает судьбу?! Она хмурится, кусает губы. Да она бы все сказала, припомнила бы, как над ней деревенские мальчишки измывались!
Но в соседней комнате раздается отчаянный рев малыша, и Флорентина, забыв обо всем, мчится в детскую, где рыжий карапуз горько рыдает над альбомом для рисования.
— Ну что случилось? Мама здесь, мама рядом. Опять в красках перемазался? Сейчас мама все-все вытрет. А краски кушать не надо, выплюнь, они противные. Лучше мама персик даст. Да? Хочешь персик? Ну вот и славно, давай я слезки вытру. Художник ты мой маленький! Адольфушка…
