Я решилась на прыжок. Вдруг он стоит и поджидает за машиной.
Прыгнула. Приземлилась удачно и пошла в отель.
Левая моя ладонь была крепко зажата, но я не обращала на это внимания.
Не разжимая руки, я как-то умудрилась снять куртку, раздеться и встать под горячий душ. Под струями воды открыла ладонь: в ней было распятие. Не вытираясь, я легла в постель. Укрылась с головой пуховым одеялом и скоро согрелась. Распятие было сделано из медяка. Положила его в кошелек. В нем оказалось всего десять рублей.
Стас внимательно слушал мой довольно длинный рассказ, оставаясь по-прежнему на коленях. Глаза его увлажнились и совсем стали голубыми аквамаринами.
— Очень страшно. Пожалуйста, не ходи по вечерам одна.
Он поднялся, сел на постель и сказал:
— А у меня было вот что… — достал тетрадь и стал читать, как он приезжает в Сибирь, домой, его встречает обезумевшая собака по кличке Кучум. Она хрипит и рвется с цепи. Стас входит в дом. В большой комнате стоит гроб. В гробу лежит мать.
Я заплакала:
— Ты просил меня рассказать какой-нибудь страшный случай, я рассказала. Ты же рассказываешь не случай, ты говоришь о неизбежном. Я не стала тебе рассказывать, как потеряла свою дочурку, потому что смерть — это не случай, это другое.
Он нежно поцеловал меня.
Подвел к овальному зеркалу и стал рассматривать нас.
— Отойди, пожалуйста, — попросил он.
Я отошла.
Стас снял со стены топор и разбил вдребезги зеркало сильным ударом.
Почему-то в сознание влетела фраза: «Стало быть, вставать и уходить». Это слова князя Мышкина.
Но я не ушла.
Молча мы убрали осколки и вынесли их на улицу.
На улице я сказала Стасу:
— Самый страшный случай в моей жизни — теперешний случай, когда ты разбиваешь зеркало ударом топора, глядя на свое изображение. Я почти уверена, что это кураж. И гвозди во лбу автопортрета, и веники вместе с топорами на березовых досках, и разбитое зеркало — не что иное, как кураж.
Стас не реагировал на мое замечание, а спросил:
— У тебя много грехов?
— Да, — ответила я.
— У меня очень много. Мне так хочется тебе рассказать обо всем, но, наверное, никогда не решусь.
В комнате Стас начал ходить из угла в угол. Тесно, но он делал три больших шага, красиво разворачивался, и снова три шага. Ходил туда-сюда и говорил:
— Я взглянул на себя в зеркало, и мне стало тошно. Я убил топором того человека, который был до тебя. Он ужасен. Только ты не пугайся.
А матушка моя жива! Она хорошая, моя Шура!
Не я писал этот страшный рассказ о смерти матери. Это написал тот, которого теперь нет. Я убил его.
