Веня вздохнул и ответил:
— Давай.
Машина отъезжала от посёлка, и, провожая его, в кабину к Вене донеслась издалека песня:
До свиданья, белый город,
С огоньками на весу.
Через реки, через горы
Мне на речку Бирюсу…
Они хорошо умели петь. Были бы песни, а исполнить их они смогут лучшим образом. Когда поднимешься на высоту и у твоей головы синее пушистое небо, как мягкая подушка, так и хочется положить на неё голову, а под тобой тайга, дороги, люди, разве не запоёшь?
Вене стало немного грустно. Он развернул одной рукой пакет Гуревича и увидел зелёную флягу со спиртом, буханку серого хлеба и большой кусок варёной колбасы.
Милый парень этот Гуревич, подумал Веня, он никогда не будет дерьмом. Приятно работать у такого. Вот только хитёр он, сатана. Ведь мог послать за этими уголками кого-нибудь из отдела снабжения. Сатана Гуревич. Добрый, хороший сатана. А если бы не был он сатаной, ничего хорошего у них в колонне не было. И Кости не было. А Костя — парень гвоздь. Разве мне трудно эту трубу починить? Чёрт с ней, с этой трубой. А ребята у нас все — гвозди. Это истина.
Пронеслись за окном тихие безмятежные сумерки, и мягко пришла ночь.
Веня включил освещение.
Машина, подпрыгивая на колдобинах и щедро разбрызгивая лужи, шла через тайгу. Веня крутил руль.
Дорога была отвратительной. Она шла вдоль глухой трассы высоковольтной линии. Свет от ярких фар врезался в молчаливые столетние кедры. Иногда фары машины выхватывали из темноты глаза ночных птиц, которые в страхе бесшумно взлетали вверх.
В эти минуты вспомнилось многое, что, быть может, никогда не забудется, что не раз отзовётся болью в сердце и заставит ворочаться по ночам на жёсткой полке походного вагончика.
Генеральский сынок! Как часто Веня слышал за своей спиной эти насмешливые слова, брошенные, как камни, ему вдогонку. Генеральский сынок! Читал он эти слова в глазах своих однокашников, когда являлся в школу или выходил на улицу в ослепительно белых силоновых рубашках.
Но Вене Калашникову было как-то всё равно.
В семнадцать лет у него было всё, о чём может мечтать мужчина. Всё, что угодно, всё, что он хотел. А хотел Веня всегда очень многого. В семье он рос один. Над ним тряслись, дрожали и молились на него, как на икону, им гордились и баловали его. Он рос образцовым потребителем, эгоистом экстра-класса, мало над чем задумываясь. Ставка у отца на работе была что-то около восьми тысяч, и половина денег уходила на Веню. Он принимал это как должное, как испорченный официант чаевые. И если бы так продолжалось и дальше, из него и в самом деле вышел бы подобный официантик, ловкий, как жулик, и гордый, как граф.
