Нам принесли сладкий чай, в котором плавали крошечные белые цветочки. Они распространяли приятный терпкий свежий аромат, почти заглушающий запах старого тела монастыря. Внутри воздух был, казалось, плотнее. Неужто сам монастырь, как чудовищный воздуходувный мех, регулировал внутреннее давление для своих жителей? Однако предполагаемое облегчение сводилось к нулю при мысли, что ты находишься внутри организма, перистальтика которого может тебя размолоть. Когда чашки были отставлены, шёпот умолк, шорох одеяний на какое-то время стих, стало слышно тихое хрипловатое дыхание гигантского существа, и казалось, что матово светящиеся, складчатые стены заметно расширяются и снова сужаются, а боковое зрение улавливало тут и там лёгкое подрагивание, какое видишь на шкуре животного, отгоняющего назойливое насекомое.
В маленьких деревянных чашах принесли еду — или то были не чаши, а крышки черепов умерших монахов? Волокнистые кусочки пищи походили на старую полопавшуюся кору, но раскусывались легко, как поджаренные до хруста свиные шкварки. По вкусу это больше напоминало смазанные мёдом и обсыпанные корицей орехи кешью с жаровни. К еде подали густой белый соус, солоноватый, но с горьковатым послевкусием. Я тотчас узнал его: то было легендарное молочко монастыря, якобы чудодейственный секрет внутренних желез, который монахи раздавали пилигримам, а те уносили домой в маленьких глиняных кувшинчиках и продавали в качестве лекарства. Когда-то монастырь держал на довольствии, наряду с пилигримами, свыше тысячи монахов, но теперь их здесь осталось не больше сотни.
Некоторые люди предполагали, что это молочко и есть та умиротворяющая эссенция, поскольку она, возможно, содержала наркотик, который подавлял разлад среди картезиан и объединял их, однако в субстанции не было найдено ничего такого, что могло бы сойти за психотропное средство.
Я взглянул на посланника Флота. Он, казалось, ни о чём таком не думал и с аппетитом жевал волокнистые кусочки, запивая их молочком. Тогда и я отбросил всякую сдержанность и утолил свой голод.
Зажгли курительницы. Значит, подошло время аудиенции Кешры. Сладковатый дым воскурений затруднял дыхание. Или это начал действовать наркотик? Я нашарил свою кислородную маску и прижал её к лицу.
Внезапно послышались звуки литавр, и монастырь содрогнулся от трубного гула. Посреди светящейся стены раскрылось круглое отверстие. Монахи моментально сгрудились вокруг нас и повели, нет, протолкнули нас через это отверстие в высокое помещение, которое, судя по всему, и было святая святых. На своего рода кафедре, в складчатом углублении высоко в стене, виднелась рослая, странно искривлённая фигура, взиравшая на нас сверху вниз. Я заглянул в лицо старейшего существа, какое когда-либо в жизни встречал. Своими длинными руками и чёрной кожей оно походило на древнее прасоздание, имеющее мало сходства с аборигенами этой планеты. Это как если бы кожу картезианина натянуть на гораздо более высокий скелет и высушить под беспощадным солнцем высокогорья. Существо действительно казалось, как некоторые и предполагали, пришельцем из других миров, отпрыском очень древнего вида, который некогда попал на эту планету и нашёл способ вновь и вновь воплощаться в образе коренного жителя. Я знал, что эта Кешра появилась на свет у маленьких людей вблизи Сент-Назарета на берегу Внутреннего моря, и когда при ней обнаружили знаки возрождения, её ещё маленьким ребёнком доставили в монастырь. Однако дух древней расы — и монастырь — сформировали из неё другое живое существо: возрождённую богиню.
