Монахи молча смотрели на нас — без любопытства, без дружелюбия, без отторжения. Мы вглядывались в древние лица, в юные лица, а они равнодушно взирали в ответ. Вид у них был отсутствующий, погружённый в себя, а глаза подёрнуты белёсой пеленой.
Мы сошли на террасу. Камень под ногами, отполированный за десятки тысяч лет босыми ногами паломников, казался опасно гладким. Старшина и его педальеры упали на землю ниц и застыли, распластавшись и спрятав лица.
Посланник Флота, пыхтя, нёс стальной бронированный кофр. Он не стал включать суспензорный элемент на днище, как будто хотел символически взять на себя всю тяжесть как груза, так и вины. Я сомневался, чтобы кто-нибудь из монахов понял этот символический жест. Обритые наголо послушники, согнувшись в поклоне, сыпали ему под ноги цветы. И откуда здесь у них цветы, на пять тысяч метров выше границы растительности? Может, это пилигримы нарвали в долинах и принесли с собой? Нет, цветы были совсем свежие. Может, это сам монастырь произвёл их из себя по такому случаю? Столь почётный приём вызвал у посланника улыбку. Неужто он решил, что этот жест относится к нему? Он относился к вернувшимся домой богиням.
По гладко отполированным ступеням мы поднялись ко входу в монастырь. Обращённые к солнцу бока монастыря были зелёными от хлорофилла, но цвет был неровный, пятнами, повсюду серые, отмершие ареалы. Женщины-паломницы натирали изнурённые места сливочным маслом, которое они принесли с собой в качестве святых даров, завернув в листья. Время от времени шкура гигантского существа вздрагивала под их ладонями, и женщины отвечали на это поразительно певучими криками-трелями. Убогие, болтающиеся на их тощих телах хламиды красного или землистого цвета открывали их тёмно-коричневую кожу, худые руки и крошечные острые груди.
Мужчины держались поодаль. Они расположились в стороне от монастыря, у костра, ели там, пили и пели свои нескончаемые бормочащие и скрипучие песни, которые они модулировали странными поворотами туловищ, сдавливая руками грудную клетку и обрабатывая кулаками живот, отчего звуки выходили как из волынки, за что эти певцы и получили прозвище «маленьких волынок». Несмотря на разрежённый воздух, пение разносилось над горами на многие километры.
Внутри монастыря сладковатый запах гниения был ещё интенсивнее. Я натянул себе на нос маску кислородного аппарата и сделал несколько глубоких вдохов. Нас привели в просторное помещение, стены которого фосфоресцировали, излучая мягкий перламутровый свет, и пригласили сесть на деревянные наросты пола.
