— Такси вас ждёт, господин Мюллер, — напомнила по внутренней связи женщина.
Ганс протяжно вздохнул.
— Отпустите его, оно мне уже не нужно, — сказал он и добавил: — Доктор Момбе заказал на моё имя билет на турборельс и отель в Мюнхене. Пожалуйста, аннулируйте оба заказа.
— Хорошо, господин Мюллер. Как скажете.
Ганс ещё несколько минут сидел с потерянным взглядом. Потом встал, распаковал чемодан, вышел из бунгало и медленно направился в сторону Немо-зала.
Батарея голографических изображений парила в контрольном центре колонии. Один из экранов показывал Ганса Мюллера, когда тот шёл по белому коридору, на другом экране он вошёл в зал мнемонической стимуляции. Чуть правее появился крупный снимок старика, надевающего Немо-шлем.
Фатима Алайо, главный врач Коста-Дорады, отвела взгляд от голографических экранов и повернулась к доктору Момбе.
— Как видишь, Даниель, я была права, — сказала она. — Господин Мюллер не решился покинуть колонию.
Момбе разглядывал изображение Ганса, лежащего на диване.
— Может, в другой раз, — ответил он не очень убеждённо.
— Нет, нет, он никогда не сделает этого. Он будет сидеть здесь и впредь, до самой смерти, как и все остальные. — Алайо указала на общий план Немо-зала. Экран показывал старых людей, неподвижно лежащих с закрытыми глазами на диванах так, будто они заснули. — Посмотри на них, — сказала она. — Знаешь, что мне напомнила эта картина, когда я увидела её в первый раз? Курильню опиума. Они наркоманы, Даниель, а «Немо» — это шприцы, которыми они вводят себе дозу прошлого. — Она покачала головой. — Иногда я спрашиваю себя, почему мы прилагаем столько усилий, чтобы удерживать их в жизни?
Момбе отвёл взгляд от неподвижного лица Ганса Мюллера.
— Может, потому, что мы в долгу перед ними, — ответил он. — В конце концов, они последние представители старой Европы — цивилизации, которая приняла нас.
Алайо громко засмеялась.
— Ты очаровательно наивен, Даниель. Я знаю историю твоей семьи, а ты знаешь историю моей. Надо ли напоминать тебе, что́ пришлось проделать моим дедам, когда они покинули Марокко и оказались в великолепной Европе? Надо ли говорить о двенадцатичасовом рабочем дне в теплицах Альмерии, где они в сорокаградусной жаре собирали землянику для господина Мюллера и всех прочих господ мюллеров в твоей расчудесной Европе?
— Нет, мне не надо об этом напоминать. Я очень хорошо знаю, что это был не сахар, но ты не можешь отрицать, что они дали нам шанс. И за это мы перед ними в долгу.
