Она ступила на площадку слишком взволнованная, чтобы думать о чем-либо, кроме своей победы.
Подумать только, она оказалась не хуже любого полицейского и, уж, во всяком случае, ее первый шаг увенчался успехом.
И вдруг совершенно неожиданно она увидела внизу трех человек.
Темпера застыла на месте, придерживая под рукой картины.
Она увидела, что герцог смотрит на нее, и поняла, что он и лорд Холкомб поддерживают едва стоящую на ногах леди Холкомб.
Оба обнимали ее, а лорд Холкомб свободной рукой открывал дверь спальни, находившейся как раз напротив лестницы.
Темпера стояла неподвижно, как статуя.
Изумленное выражение, появившееся на лице герцога, когда он ее увидел, внезапно сменилось совершенно иным.
В нем было столько отвращения и презрения, что ей показалось, будто он ее ударил.
Она стояла, не сводя с него глаз и не в состоянии шевельнуться. Он отвернулся, помогая леди Холкомб войти в спальню.
Темпера стояла у себя в комнате. Она ни о чем думать не могла.
У нее было ощущение, будто ее ударили по голове молотком и отшибли ей мозги.
Медленно, как во сне, она взяла три картины и положила их на туалетный столик.
Даже краски и красота «Мадонны в храме» утратили для нее всякий смысл. Она видела перед собой только лицо герцога, когда он смотрел на нее, когда она стояла на площадке лестницы, ведущей в башню.
Ей было совершенно понятно, что он подумал, и это приводило ее в ужас.
«Как он мог подумать, что я способна на такое?» — спрашивала она себя.
Но Темпера понимала, что не могло быть никакого другого объяснения ее появления из комнаты лорда Юстаса.
Как еще можно объяснить, что горничная одной из гостий оказалась в спальне холостяка, да еще с такой репутацией, как у лорда Юстаса?
Она была уверена, что герцогу все о нем известно, и он не мог найти для нее оправдания или истолковать ее поступок по-другому.
Темпера прижала руки к лицу. Ей казалось, что щеки у нее горят от пережитого унижения, но ощущала она только могильный холод собственных пальцев.
Ей казалось, что все прекрасное, все, во что она верила, рухнуло. Она утратила не только благосклонность герцога, но и собственную гордость.
Она испытывала к лорду Юстасу такое отвращение, что быть как-то связанной с ним казалось ей унизительным.
То, что герцог мог заподозрить ее в симпатии к такому человеку, повергло ее самоуважение в прах. Она чувствовала, что никогда уже не посмеет с гордостью смотреть людям в лицо.
Больше всего на свете ей хотелось немедленно найти герцога, показать ему картины и объяснить, почему она оказалась в спальне лорда Юстаса.
