В воодушевлении он вскочил, пробежался по крыше, встал на самый край, лицом к высокой оплавленной скале вдали — лицом к Башне. Представил ее пронзающей небо, блистающей в лучах солнца. Немного напряжения, и мир сместился, башня была перед ним, внутри и вокруг него. Он охватил ее тысячей невидимых творящих рук и напряг всю волю. Что-то в глыбе шевельнулось. Воодушевленный, он продолжил лепку. Глыба начала подниматься, но через мгновение восторг сменился ужасом. Он почувствовал, что чудовище, проснувшись, схватило его крепко, высасывает из него жизненную силу и не выпускает из цепких лап. Он трепыхался, пытаясь убежать в свое тело, но бесполезно. Лишь когда он ощутил внутри полную пустоту, тварь отбросила его.
Он стоял на краю крыши, его шатало, перед глазами все плыло. Поняв, что может легко упасть вниз, он отпрыгнул назад и в бессилье сел. Башня лежала вдали почти такой же черной глыбой, прибавив, может быть, четверть в высоте. Ожидая самое страшное, Элабинт приметил рядом черный ком, всмотрелся в него и увидел форму, которую тот должен обрести — кусок трубы. Но сколько ни рассматривал он внутренним взором эту конечную форму, с глиной ничего не происходило. Он мучил себя так долго, что ком стал сам вытягиваться и уплотняться, подчиняясь поступи цикла. Чуя ускорение процессов в мире, возвещающее скорый пик цикла, он бросил бесплодные попытки и сел на край крыши и стал рассматривать город, чтобы отвлечься от мрачных мыслей. Он сел не на тот край крыши, где сидел обычно, а на противоположный. Чтобы не видеть Башню.
Миновав пик, не вызвавший на этот раз такого яркого переживания, как обычно, Элабинт поскорее лег и стал смотреть в небо, ожидая разделения. Он думал только о том, вернется ли к нему творящая сила с началом нового цикла или нет.
Сила не возвращалась к нему, и несколько циклов он в отчаянии неподвижно лежал на крыше соседнего, более низкого дома — с которого не было риска увидеть башню. С нетерпением он ждал пика цикла, но не ради наслаждения им, а чтобы уснуть и летать по городу, изучая жизнь людей с овальными головами.
Вскоре он пресытился и ничего не хотел больше знать об их жизни. Тексты, которые приносили книжники, давали гораздо больше содержательного знания о них. Но он тянулся к этим странным уродливым людям. От пребывания рядом с ними ему переставало быть одиноко.
У него стал созревать новый план триумфального возвращения в общину. Дар лепки он, может быть, и потерял навсегда, но у него есть и другой — дар предвидения. Когда они увидят, что он может предсказывать, где лежат полезные вещи, и объяснять, как ими пользоваться, черпая знание "из ниоткуда", они не просто примут его назад, но и захотят подчиняться ему, а не Проводу. Он будет уединяться после пика цикла и требовать, чтобы за ним не ходили и его не беспокоили, потому что ему требуется медитировать в полном одиночестве. Так он скроет от них, что засыпает, он стал называть это для себя так. Сохранять это в тайне будет необходимо не по причине суеверия насчет предателей, а для того, чтобы другие гончары не обрели тех же способностей, что и он, обесценив этим его роль провидца.
