Третье. Для тел одного размера характерны сходные ритмы — сходные продолжительности циклов. Чем предметы мельче, тем их циклы короче, и наоборот, чем больше предмет, тем дольше он живет, этому учит мудрость книг. Таким образом, циклы, с которыми вынуждены жить мы, люди, определены тем, на какой ступени бесконечной лестницы размеров мы находимся. Потому надежды лепщиков несбыточны. Они хотят, чтобы пик цикла длился столько, чтобы хватило на все поколения людей. Но для того, чтобы пик был таким длительным, нужно, чтобы сам цикл был невообразимо долог. То есть, чтобы сбылась мечта лепщиков, в момент пика, сам цикл должен растянулся на бесконечное для нас время. То есть мир вещей вокруг нас — книг, машин, домов, улиц — должен начать жить по циклам, по которым живут вещи гораздо больших размеров.
Четвертое. Жизнь человека, от появления до смерти, будучи незавершенным циклом в нашем мире, таким же незавершенным циклом представлена и в книгах о том мире. Можно было бы подумать, что у этого цикла нет нижней части, от смерти до нового появления. Но это невозможно, потому что цикл всегда должен быть полон. Значит, нижняя часть этого цикла просто невидима. И в книгах идут бесконечные споры о том, что переживает человек в этой невидимой части цикла, после его смерти и до его нового появления.
Пятое. Из четвертого видно, что тот, описанный в книгах, человек не принадлежит миру вокруг него, точно так же, как мы не принадлежим миру вокруг нас. А мы, очевидно, не принадлежим миру вокруг нас, потому что не подвержены циклам распада и лепки. Когда все вокруг распадается, мы сами не распадаемся.
Шестое. Оттого, что человек не принадлежит мирам, мы думаем, что каждый человек проходит насквозь миры и миры, и когда умирает в одном, появляется в другом. Каждый мир — лишь этап цикла, но сколько таких этапо в человеческом цикле — загадка. Возможно, цикл человека огромен, как звездный цикл, и человек, таким образом, есть вещь гигантская, в силу закона зависимости размера от длины цикла. И будучи гигантским, человек вставлен в мир маленьких вещей, что возможно только через нарушение законов мира. И эта самая волшебная, нарушающая законы мира, вставленность человека в мир, который, каким бы большим ни казался, мал ему, — это и есть причина особого положения человека в мире, причина его страданий, причина его постоянных бесплодных размышлений о том, что он такое и зачем живет.
Седьмое. Все книги посвящены не нашему миру, а другому. Иногда может показаться, что какая-то книга описывает некий третий мир, но внимательный ум заметит, что это все тот же мир в другой одежде. Главное остается неизменным: в мире, описанном книгами, нет постоянной борьбы глины и формы. Форма там победила. По крайней мере, она победила на той ступени размеров, где лежат человеческие вещи. Окажись в том мире лепщики, они приняли бы его за воплощение их мечты и ошиблись бы. В том мире форма вещей не абсолютна, она просто более или менее постоянна. Она далека от той выраженности, которая позволила бы всем вещам сразу и вечно существовать в умах всех людей, и через их умы защищать себя от распада. Вещи в том мире оставляют в умах людей отпечатки весьма тусклые, распадающиеся часто намного быстрее, чем сами вещи. Это значит, что тот мир — не мир абсолютных форм, а всего лишь мир форм стабильных.
